Тауза в ужасе всплеснула руками: ей, вдове, собрать пеню было бы немыслимо! На что кормить детей?! Они жили на те крохотные деньги, которые зарабатывала Никарета, искусно плетя из кожи и украшая красивыми камнями сандалии, однако и кожа, и камни сами по себе стоили так дорого, что мастерство это плохо окупалось. Тауза безумно радовалась, что, наконец, сбудет с рук старшую дочь, на которую уже чаще, чем на нее саму, заглядываются мужчины, да еще так удачно сбудет! Тауза надеялась, что девчонка принесет в дом богатство, а что получается? Никарета несет разорение!
– Я и знать ничего не знала, Мназон! – вскричала Тауза, рыдая. – Не губи меня и моих детей! Я думаю, что моя дочка врет. Она ведь совсем неопытна… Наверное, после купания в Скамандре она заснула на берегу, вот ей и приснился этот мужчина.
– Невесте накануне свадьбы должен сниться только жених! – наставительно буркнул Влазис, однако Никарета глянула на него презрительно:
– Нет, ты мне не снился. А тот красавец был со мной наяву, а не во сне!
– Молчи, молчи, ради всех богов! – простонала мать, пребольно пихнув ее в бок. – Соври, что ты все это выдумала по дурости! Я научу тебя, как ночью отвести глаза Влазису, чтобы он подумал, что именно он перелез через твой забор.
Однако было уже поздно: Влазис (он, вне себя от ярости, сорвал с головы венок из роз, растоптал его и наконец-то перестал чихать) вместе с отцом потребовали, чтобы позвали местную повитуху, которая здесь же, прилюдно, должна была убедиться сама – и убедить всех собравшихся в том, что сыну одного из самых богатейших в Троаде людей собирались подсунуть подгулявшую невесту.
Со всех сторон неслись крики: насмешливые, возмущенные, издевательские, сочувственные, – и Никарета наконец-то поняла, что навлекла на себя немалую беду. Опьянение, из-за которого она пустилась откровенничать, ушло, и ей стало по-настоящему страшно.
Что с ней теперь сделают? Наказания для неверных жен и невест по всей Элладе установлены самые тяжкие. Еще когда Никарета была совсем маленькой, она слышала ужасную историю про девушку из Афин, которую изнасиловали друзья ее жениха. Конечно, насильников наказали, но не слишком строго, потому что они в один голос уверяли, будто девушка их сама завлекла. Отцу несчастной пришлось заплатить большую пеню жениху – эта история случилась накануне свадьбы, и ходили слухи, что все было подстроено с ведома семьи жениха, которая рассчитывала и на приданое, и на пеню, да еще мечтала получить в свои руки средство всю жизнь держать строптивую красавицу в узде и попрекать: ее-де взяли замуж только из милости, хотя она и опозорила жениха.
Однако эта семейка перестаралась, потому что ярость отца бедной девушки превзошла все разумные пределы. Он во всеуслышание заявил, что его дочь – отъявленная потаскуха, если решила возлечь с тремя мужчинами, а значит, она всегда будет гулять от мужа, и этому нужно раз и навсегда положить предел. Она получит такого любовника, которого ей хватит до смерти!
После этого он запер дочь в пустом доме вместе с нехолощеным жеребцом – и заколотил окна и двери наглухо.
Из дома много дней раздавались крики несчастной девушки и неистовое ржание, так что все горожане норовили держаться от него подальше, а потом все утихло, только сильней и сильней просачивался сквозь щели запах падали.
Наконец жестокосердный отец взломал одну из дверей и вошел в дом. Оказалось, что конь сдох и уже начал разлагаться, а от девушки остались только какие-то ошметки да раздробленные кости, ибо конь, видимо, помешавшись от голода, съел ее тело. Говорят, этот дом до сих пор стоит на окраине Афин и носит название «Дом коня».
И вот сейчас Никарета представила себя запертой в таком же доме… У нее подкосились ноги, и она повалилась на дорогу почти без чувств от ужаса.
Она лежала в пыли, и никто: ни мать, ни жених, ни подруги, ни кто-либо из односельчан – не сделал ни малейшей попытки ей помочь, однако все сгрудились вокруг Мназона, наперебой обсуждая случившееся и наспех решая, что делать с распутной девкой.
Никарета дивилась такому жестокосердию, а между тем она просто-напросто забыла, что почти все односельчане были в должниках у Мназона и отлично знали, что он вполне оправдывает свое имя
[34] и никому ни лепты не простит. Ссориться с ним никто не хотел, и даже Тауза больше всего заботилась о том, чтобы с нее не стребовали пеню, а какому наказанию подвергнут дочь – ей было уже все равно.
Тем временем привели повитуху, которая велела держать Никарету за руки и за ноги и со злорадным проворством удостоверила, что в ее заборе и впрямь была проделана дыра, которой хоть единожды, но попользовался какой-то пролаза.
При этих словах Влазис разразился страшными проклятиями и стал требовать, чтобы все собравшиеся мужчины прямо здесь, на дороге, отымели эту потаскуху, которая его опозорила, причем он, само собой разумеется, хотел быть первым.
Однако тут вмешался староста и заявил, что, если об этом станет известно властям Троады, никому не поздоровится да еще придется откупаться большими деньгами. Не лучше ли поступить так, как предписывает закон?
– Ну и что он там предписывает? – угрюмо спросил Мназон, которому, честно сказать, не было до закона никакого дела. Он отпустил бы Никарету с миром, если бы получил деньги в возмещение своих затрат на свадьбу и ради утешения после принародного позора Влазиса, однако прекрасно понимал, что денег ждать от Таузы не имеет смысла, а потому планировал хотя бы потешить своё и сына уязвленное самолюбие.
Староста, человек красноречивый и любящий щегольнуть своей осведомленностью, разразился длинной речью – к немалому, правду сказать, удовольствию присутствующих, которые, как и все эллины, очень любили слушать умные речи, оттого у них в такой чести во все века были всевозможные омилитэсы
[35], краснословцы, а попросту сказать – болтуны!
– Итак, – начал староста важно, подражая какому-то афинскому краснобаю, которого ему привелось давным-давно услышать и который произвел на него неизгладимое впечатление, – жена, уличенная в прелюбодеянии, уже не может пользоваться украшениями и посещать общественные храмы, чтобы не портить своим видом женщин безупречных, но если она все-таки преступит сии запреты, то любой встречный мужчина вправе сорвать одежду с ее тела, отнять у нее украшения и избить, однако убивать ее он не должен, ибо за это преступление сам понесет кару.
Тут староста остановился перевести дух и окинуть собравшихся значительным взглядом.
– Я, сограждане, могу сообщить вам еще об одном способе наказания жены-прелюбодейки, – продолжал он. – В некоторых местностях Эллады ее выводят на рыночную площадь и ставят на большой камень на виду у всех. Там она стоит день, а потом ее заставляют объехать весь город на осле. Потом ее вновь ставят на тот же камень, и с тех пор она должна забыть свое имя и зваться не иначе, как «Проехавшая на осле». Кое-где преступную жену выставляют на агору на одиннадцать дней без одежды, чтобы опозорить ее на всю жизнь…
