Надо сказать, что храм Афродиты истинным чудом устоял при разрушении Трои, несмотря на то, что именно Афродита – будем же откровенны! – привела великий град к гибели. Ведь если бы она не пожелала превзойти своих соперниц красотой и получить золотое яблоко, не искусила Париса красотой Елены, не внушила Елене страсти к сыну троянского царя, не заставила ее покинуть мужа и бежать с любовником, кто знает… кто знает, может быть, Троя и посейчас стояла бы на своем месте!
С другой стороны, чем она тогда была бы? Одним из множества городов, чья жизнь течет ровно и сонно и которые своей историей отнюдь не поражают воображение поэтов так, как история Трои поразила воображение великого Гомера!
Словом, храм Афродиты – неведомо как! – устоял во время гибели Трои, но уже обветшал и, пожалуй, готов был развалиться под гнетом полтысячи лет, минувших с того времени…
[37]
Конечно, конечно – кража священных предметов из храма была бы страшным святотатством, конечно, конечно – любой из жителей Троады заявил бы, что он, скорее, руку себе отрубит, чем осквернит ее воровством… Однако жрец по опыту жизни изведал, что человек слаб: блеск злата может не только ослепить его, но и помутить ему рассудок, заставить отрешиться от самых священных клятв…
Оттого этот жрец и хранил свои сокровища под двумя замками.
О крепости этих замков всем было известно, а потому троадцы кое-как смирили свой гнев – ведь они внимали этому жрецу многие годы и привыкли верить, что богиня именно его устами доносит до людей свои желания! – и предоставили Афродите решение судьбы Никареты.
Девушку отвели в храм и оставили в каморке.
Жрец совлек с себя венец из прозрачных адамасов, тщательно отшлифованных еще древними мастерами-космиматополисами
[38]. Как известно, эти камни получили свое название – адамасы, то есть несокрушимые – из-за своей невероятной твердости. Но, кроме того, они были так красивы, особенно отшлифованные и промытые! Жрец, следуя нерушимому обряду, смысла которого сам не знал, тщательно полировал камни перед тем, как надеть венец, и весь день они вбирали в себя солнечные лучи и сверкали в них так, что слепили глаза и радовали сердце.
Жрец уложил этот венец в кипарисовый ларец, где он хранился с тех самых пор, как храм был построен.
И ушел, закрыв за собой дверь.
Никому и в голову не могло прийти, что Никарета может сбежать!
Это было совершенно немыслимо: ведь дверь запиралась накрепко.
Один замок был попроще – на веревочной тяге. Из него свешивалась веревка: чтобы замок закрыть, нужно было сильно дернуть за неё, и тогда полоса металла проникала в паз, выточенный в двери и исполняющий роль скобы. Однако открывался замок только особым бронзовым ключом, который жрец всегда носил на поясе.
Второй замок был сделан из бессмертного кедрового дерева, и на него эта дверь запиралась, наверное, еще во времена Париса и Елены!
Ключ, также выточенный из кедра, сдвигал засов, который входил в квадратный паз в стене. Ключ был столь велик, что жрец, сгибаясь от тяжести, носил его на плече, когда отправлялся в свою хижину неподалеку от храма.
Ну да, ну да… Обычно жрец запирал свою каморку именно этим надежнейшим замком, который было совершенно невозможно отворить без огромного ключа. Однако на сей раз, сам не зная почему, старик не стал задвигать засов, а навесил только первый замок. А потом ушел из храма, уводя за собой односельчан, унося на плече ключ от незакрытого второго замка, ужасаясь своему поступку – но не в силах заставить себя вернуться и запереть дверь понадежней.
Ночью он сначала никак не мог уснуть, а когда сон все же явился к нему, вместе с этим сном явилась и Афродита.
Она взошла на ложе старого жреца… Но этой ночью он вовсе не был стар: он был молод, красив, как в былые годы, и так силен, что владел прекрасным телом богини неустанно, вновь и вновь даря ей наслаждение и испытывая его сам, и было это наслаждение столь сильным и острым, что разорвало сердце старого жреца.
Он умер в миг наивысшего блаженства и отправился к Ахерону
[39] со счастливой улыбкой на устах… А также с мыслью о том, что, видимо, правильно он поступил, когда запер каморку в храме лишь на тот замок, который – при желании! – вполне возможно отворить…
Галера Драконта Главка
– Он сказал, что пальчики на моих ногах похожи на бобы, – чуть слышно выдохнула Фэйдра в самое ухо Хели. – А раньше так любил их целовать! И еще больше любил, когда я щекотала этими «бобами» у него в паху!
– А мне он ни слова не сказал, – так же тихо ответил Хели. – Просто выгнал меня.
Отвергнутые наложники никак не могли перестать пережевывать свои обиды, хотя уже настала ночь, и корабль стал на якорь неподалеку от Лехейской гавани города Коринфа.
Вообще творилось что-то совершенно непонятное. Если бы господин заставил капетаниоса поспешить, галера вполне могла бы пристать к Лехею еще до заката солнца. Собственно, все и рассчитывали нынче же оказаться на берегу. Конечно, груз не успели бы снести с галеры, но такое и раньше бывало, и Драконт спокойно уезжал в свою усадьбу у подножия Акрокоринфа, оставляя на судне охрану. Фэйдра и Хели своими ушами слышали, что он и нынче собирался так сделать: обещал капетаниосу, что, добравшись до дома, пришлет еще десяток надежных рабов в помощь усталым мореходам – чтобы усилить охрану груза.
И вдруг все переменилось в какое-то мгновение! Приказано было стать на якорь посреди залива – под тем предлогом, что Драконт раздумал оставлять груз на судне. Он сказал: слишком часто случалось, что лихие люди подплывали к кораблям под покровом ночи, вырезали команду, оставленную стеречь груз, и грабили галеру с таким проворством, что никто из береговой охраны ничего не успевал заметить. Конечно, вполне могло статься, что береговая охрана и сама была в сговоре с грабителями, но кто же это мог доказать?..
Само собой, хозяин должен заботиться о грузе. Однако разве Драконт не знал о случаях грабежа раньше? Именно поэтому он и собирался прислать своих рабов на корабль, чтобы увеличить охрану. И вдруг такая резкая перемена решения…
Впрочем, это не касалось ни Фэйдры, ни Хели. Какая им разница, ступят они на твердую землю нынче же вечером или завтра поутру? Они – вещи господина своего и должны во всем ему повиноваться, причем с радостью.
