На всех четверых пляшущих были надеты одинаковые маски с равнодушным, мертвенным выражением. Половина изображала мужское лицо, половина – женское. И туловища их, обнаженные, не в меру располневшие туловища, были не то женскими, не то мужскими: с большими или маленькими, упругими или отвисшими грудями, но при этом – с мужскими членами!
Эти уродливые двуполые существа плясали, тряся плечами и бедрами, и зрелище их колышущихся телес показалось Никарете настолько омерзительным, что она закричала и попыталась вскочить, однако плясуны не позволили. Они двигались так быстро, были в таком экстазе, что Никарета испугалась, как бы они не раздавили ее. Существа перепрыгивали через нее и пинали, некоторые наступали на руки и на ноги всей тяжестью, причиняя ужасную боль, и Никарета не выдержала этой боли и этого страха и снова закричала во весь голос:
– Аргирос! Аргирос! Спаси меня!
Звон кимвалов затих. Ужасные плясуны остановились.
– Зовешь своего любовника? – заглушенным маской голосом спросил самый толстый из них, с омерзительно отвисшими грудями, соски которых болтались чуть ли не у пояса. На то, что торчало у него между ног, Никарета боялась даже глянуть, такое оно было огромное и напряженное, словно у возбужденного осла.
Мысль о том, что существо захочет совокупиться с ней этим пугающе-огромным орудием, заставила бы ее сойти с ума от ужаса, однако то презрение, которое звучало в голосе толстяка, успокоило ее. Похоже было, ему омерзительно даже говорить с ней, не то что касаться, а уж тем более – владеть ею. Никарета не понимала, чем она заслужила такое лютое презрение, однако сейчас радовалась ему, ибо оно внушало ей надежду на спасение.
Однако где Аргирос? Почему не приходит к ней на помощь? Неужели испугался этих тварей в масках и бросил ее на произвол судьбы?
– Аргирос! – снова вскричала она, и в ответ послышался слабый, сдавленный стон.
Никарета с усилием повернула голову – и увидела валявшегося неподалеку обнаженного человека. Руки и ноги у него были связаны, лицо закрыто такой же маской, какие носили двуполые уроды, однако тело у него оказалось обычное – мужское, юное и прекрасное, – и Никарета сразу узнала это тело, ведь она так долго держала его в объятиях, гладила и целовала! Это было тело Аргироса.
Аргирос! Это он так мучительно стонал! Наверное, рот у него под маской заткнут кляпом!
– Развяжите его! Что вам от нас нужно?! – крикнула Никарета и попыталась встать, но толстяк сильно пнул ее в грудь босой огрубевшей пяткой, и девушка, взвизгнув от боли, снова опрокинулась наземь.
– От тебя нам не нужно ничего, – ответил толстяк. – Мы бы убили тебя, когда б наше божество не запретило нам приносить себе в жертву чужие жизни. Мы уничтожаем только ту мерзкую половину человеческого существа, которая принадлежит одному полу. Мы уподобляем всех, кого можем, нашему божеству – великому Гермафродиту!
– Гермафродиту? – изумленно повторила Никарета незнакомое слово, которое напомнило ей имя любимой богини – и в то же время показалось отвратительным, пугающим, вызывающим брезгливость и отвращение. – Но кто это?
Толстяк воздел руки и захохотал. Хохот его из-под маски казался приглушенным рокотом дальнего грома, и Никарета, и без того невозможно испуганная, испугалась еще больше – и за себя, а главное – за Аргироса, которому, она это чувствовала так же явственно, как чувствовала собственные боль и страх, грозит ужасная опасность. Она не знала, какая опасность, и от этого становилось еще страшней.
– Аделадельфес
[50] гермафродитосы! – вскричал толстяк. – Смотрите на эту жалкую тварь, которая прозябает во тьме и мраке невежества! Ей неведомо имя нашего великого божества, хотя оно было рождено здесь, в идейских пещерах!
[51] Она не знает сына Гермеса и Афродиты, существа совершенного и восхитительного в своей красоте!
Никарета едва сдержалась, чтобы не скривиться от отвращения. Ничего восхитительного не было в окруживших ее уродах. Вот жрец Афродиты из старого храма – он оставался прекрасен, даже когда юность его миновала, потому что служил богине красоты. Но, судя по внешности поклонников Гермафродита, тот был ужасен и жесток!
Между тем двуполые существа встали в круг и вновь принялись плясать, ударяя в кимвалы и щелкая кроталами
[52] в такт каждому слову толстяка, который, видимо, был их предводителем и вел их, как хорег
[53] ведет певцов.
И вот они затянули на диво стройно и слаженно – видимо, им не раз приходилось распевать хором эти грубые стихи:
Рапсоды
[54] с давних времен воспевают ту ночь,
Когда Гермес с Афродитой слюбился -
Свивались клубком их тела,
Как свиваются змеи!
Опьянел от ревности бог Аполлон -
Тот, что и сам возмечтал обладать Афродитой,
Да был ею жестоко отвергнут,
Ибо ветреным сердцем богини владел тогда лишь Гермес, -
Загодя чары недобрые он, Аполлон, напустил на ребенка,
Который будет зачат в божественном чреве,
И предрек ему смерть на воде.
И вот появился младенец на свет -
Младенец, прекрасный как мать и отец,
Но своей красотою
Обещал он затмить их обоих.
Так рос он, Гермафродит, чье имя
Из имен Афродиты с Гермесом составили мать и отец,
Восхищенные сыном безмерно.
Дионис почтил его страстью своей
И нежным юнцом обладал не однажды…
Но Аполлон поджидал терпеливо,
Когда же настанет тот час роковой,
Который он предназначил для гибели юного бога.
И вот наступило проклятое время!
День жаркий стоял, и решил Гермафродит искупаться.
Источник лежал на пути.
Окунул нагое прекрасное тело
Красавец в манящие воды…
В источнике том обитала Салмокис,
Прелестная нимфа, которую Эрос – его Аполлон наущал! -
Стрелою своею мгновенно пронзил,
Лишь Гермафродит появился.
Влюбившись безумно, решила она
Увлечь красавца на дно и там владеть им безраздельно,
Однако Эросу вдруг брата единоутробного сделалось жалко,
И он закричал: «Доведешь ты красавца до смерти!
Немедля его отпусти, злая нимфа!»
Забыл он, Эрос, что пустить-то стрелу он может,
Но извлечь ее – больше не в силах…
Вот так и Салмокис не в силах была
С Гермесом расстаться – ни в жизни, ни в смерти!
Она к богам воззвала, взмолилась со страстью,
Чтоб это желанье сбылось…
И Аполлон – чье коварство сравнимо с красою его и всевластьем! -
Соединил в тот миг с юношей деву,
Тела их сделав телом единым и суть их сделав единой.
Отныне живет Салмокис в Гермафродите
Так же, как Гермафродит в Салмокис живет,
А мы – аделадельфес – чтим их верным служеньем
И жертвами, что во имя их мы приносим.
Произнеся эти последние слова, омерзительный хорег выбросил руку в сторону. Кто-то из других гермафродитосов, скрытых под масками, вложил в нее нож, а потом хорег метнулся к Аргиросу, заслонил его от Никареты, взмахнул ножом… Раздался ужасный вопль, в котором не было ничего человеческого, но в то же мгновение Никарета поняла, что это был вопль Аргироса, которого толстяк ударил ножом, – и ей показалось, что нож вонзился в ее собственное сердце. Она тоже испустила пронзительный крик и лишилась сознания.
