– Жаль, – вздохнула Никарета. – Хотела бы я увидеть это!
Внезапно громкий звон и бряцание заставили ее повернуть голову. Толпа полунагих толстяков, увенчанных венками, гремящих кимвалами, дующих в свиринги и терзающих струны кифар спустилась по ступеням храма и двинулась в обход площади.
Их тяжелые женские груди тряслись, лица были густо накрашены, словно у гетер, идущих на вечернюю прогулку, волосы завиты и уложены в пышные прически, однако это были не женщины – толстяки с гордостью показывали всем свои члены!
– Гермафродитосы! – с отвращением пробормотал Чаритон, а Никарета закрыла лицо руками и заплакала.
Мгновение Чаритон смотрел на нее недоумевающе, потом вспомнил – да ведь такие же гермафродитосы убили юношу, которого она любила!
– Слушай, – тихо и нежно сказал Чаритон, – ты не должна так страдать, ведь все, что произошло, было угодно Афродите. Ты сама говорила: твой путь предопределен ею! Тебе нужно было во что бы то ни стало попасть в Коринф, а останься жив твой… – Чаритон хотел сказать – «твой возлюбленный», но от ревности у него язык не повернулся, ведь он сам хотел бы сделаться возлюбленным Никареты, ее единственным возлюбленным! Поэтому он не без труда вспомнил имя этого юноши и продолжил: – Если бы остался жив Аргирос, неведомо, как все вышло бы, может быть, ты и не попала бы в Коринф. Бессмысленно оплакивать то, чего от нас желают боги, – мы должны покоряться их воле!
Никарета кивнула:
– Да, то же самое говорил мне и Харизий в Афинах. Он убеждал меня, что судьба предопределена заранее, и бессмысленно ей противиться. Не пойдешь по доброй воле этой дорогой – боги погонят тебя плетьми бедствий, словно упрямого вола. Я это понимаю, но… но мне невыносимо видеть этих чудовищ, этих мерзких аделадельфис, которые убили Аргироса! Я все равно отомщу им! Где их обиталище?
Чаритон искоса взглянул на нее и буркнул:
– Отомстить будет непросто, ведь община гермафродитосов велика, богата, в городе с ней считаются и не решаются притеснять. Всем известно, что Гермафродит – сын Гермеса и Афродиты, спасителей и покровителей Коринфа! А их обиталище – в подземельях храма Афродиты. Тебе туда не проникнуть!
Никарета понурилась. Глаза ее погасли, она уже не смотрела по сторонам, не восхищалась всем увиденным, и поэтому Чаритон был рад, когда они, наконец, дошли до длинного приземистого дома, который подробно описал им Окинос.
Здесь жил знаменитый Фокас – мастер по изготовлению париков. Никарету и Окиноса впустили внутрь.
Еще за сотню шагов от дома воздух был пропитан запахом клея – запахом тонким, острым, напоминающим тот, который источают подгнившие груши. Посреди Фокасовой мастерской стоял станок, напоминающий ткацкий, на котором были натянуты прочные нити, перевитые прядями волос. Да и все стены были увешаны длинными прядями волос – настоящих человеческих и взятых из конских грив, а также нанизано на крюки было какое-то грубое растительное волокно. Приглядевшись, Никарета узнала волокно со ствола финикийской пальмы. Обычно оно шло на плетение канатов, веревок, мешков, корзин и подстилок, но, похоже, находило применение и у мастера Фокаса!
Кругом лежали большие и маленькие ножницы, щипцы для завивки, самые разнообразные гребни и щетки, шпильки и заколки… И все грустные воспоминания вылетели из головы Никареты, когда она увидела роскошные парики, уложенные в самые великолепные, самые причудливые прически и надетые на глиняные головы с раскрашенными лицами!
Эти парики были изготовлены совсем другим способом, чем то жалкое подобие, которое когда-то сделал афинский мастер для Зенэйс, ну и результат получился совершенно иной.
Даже у самых знатных дам, которых Никарете случалось видеть во время городских торжеств в Афинах, не было таких восхитительных сооружений на головах! Груды локонов, скрепленных искусственными цветами и нарядными шпильками; множество косичек, перевитых тонкими разноцветными ленточками и кожаными ремешками; водопады кудрей, чередование прядей, окрашенных в разные цвета, в одном парике; башни из волос, возведенные с тем же тщанием и искусством, с которым были возведены башни храма Афродиты – на все это великолепие Никарета смотрела, широко раскрыв глаза, и лишь изредка издавала восхищенные вздохи и стоны.
Мастер Фокас, который поначалу принял бедно одетых посетителей довольно пренебрежительно, при виде такого откровенного восхищения своим искусством постепенно смягчился, оживился и сам принялся показывать покупателям свой товар:
– Людям всегда хотелось скрыть свои недостатки, например лысины, и в незапамятной древности они птичьим пометом клеили на лысые головы паклю и шерсть животных. Затем изготовление париков стало таким же искусством, как изготовление украшений, одежды и обуви.
Фокас рассказывал, что изготовление комотирио, как и многое прочее, пришло из Египта. Именно египтяне начали крепить прядь волос особенным грушевым клеем, а в эти пряди на особенном станке вплетаются не только человеческие волосы, но и конские, а также волокна финикийской пальмы – для прочности прически. Станок придумали критяне. О, критяне были рабами париков – в пору царя Миноса из дому без них не выходили! Именно от критян это искусство проникло в Элладу – однако, конечно, не могло достичь такого расцвета, как на Крите, ибо нынче, как с горечью сообщил Фокас, парики носят лишь порны да лицедеи.
– Добро бы, – проворчал он, – женщины сооружали сложные прически из своих собственных волос, а то нет же – возвели простоту в эталон и сделались все на одно лицо, вернее, на одну голову! Никакой фантазии! И только гетеры… – Он внезапно спохватился: – Скажи, красавица, а ты не гетера? Впрочем, нет, я их всех знаю… но твои стриженые волосы… Может быть, ты беглая рабыня, которая хочет скрыться под моим париком?!
Чаритон поручился за Никарету, заявив, что она не беглая рабыня, а вольноотпущенница элейца Харизия из Афин.
Оказалось, и сам Фокас принадлежал к почитателям элейской философии, имя Харизия слышал, а потому был рад помочь его бывшей служанке.
Немедленно было принесено бронзовое зеркало, отполированное столь тщательно, что в нем отражались все оттенки цвета, до тонкости, а изображение ничуть не искажалось. Фокас уверял, что это зеркало было вывезено с Крита его далекими предками, которые обучались на этом острове мастерству комотирио.
– Ах, – с тоской проворчал он, – как низко пало это великое искусство! Многие ремесленники начали пользоваться какими-то стеклянными зеркалами, но я не понимаю, как может стекло давать четкое отражение?! Нельзя, нельзя предавать заветы старых мастеров…
Под воркотню старого комотирио Никарета принялась мерить парики. Каждый казался ей лучшим, каждый шел необыкновенно, однако приходилось думать о вкусах Дианты, и, перебрав с десяток рыжих, черных, каштановых, соломенного цвета, белых, с разноцветными косичками париков, Никарета, наконец, выбрала один – со смоляными прядями, перевитыми алыми и желтыми тонкими лентами, смекнув, что эти ленты можно распускать – и менять прическу.
