Поликсена вскрикнула – и тотчас зажала себе рот, затравленно глядя на людей, которые окружили ее и подступали все ближе, рассматривая ее так, как если бы она была неведомым и отвратительным животным.
Ей они тоже казались неведомыми и отвратительными животными – нет, зверями! Они наступали на нее, как призраки Аида, которые предшествуют смерти…
– Окинос, – задумчиво повторил Такис.
На его худом лице чередой пробегали гримасы. Обычно приятели со смеху покатывались, на него глядючи, когда он размышлял. Лицо Такиса было необычайно подвижным и выразительным, и по этим гримасам легко можно было угадать, что он задумывает. Сейчас он явно замышлял какую-то пакость, так сузились его глаза, так злорадно искривились тонкие губы, и даже крючковатый нос еще сильнее заострился.
– И где сейчас этот Окинос? – спросил Такис.
– Он и унес Мавсания в Проастио Наос, в дом Дианты, – пояснил Гедеон. – И пока еще не возвращался. Они разругались перед его уходом, я слышал, как они орали друг на друга.
– Окинос ушел, – провозгласил Такис. – Окинос ушел, а бедняжка Поликсена тоскует по его могучим рукам.
И вдруг, бросившись к Поликсене, он поднял ее с тела Чаритона, к которому она припадала то ли в поисках защиты, то ли сама пытаясь его защитить, и одним сильным движением разорвал на ней белый хитон.
Наступила тишина.
Поликсена была так ошеломлена, что стояла, разведя руки в стороны, и зажмурившись, словно, сама не видя своих врагов, сделалась невидимой им. Но это было не так, они ее видели, они на нее смотрели, и как смотрели!..
Все эти молодые мужчины любили предаваться плотским забавам, они часто проводили ночи у гетер, они имели содержанок и невольниц, и женскими прелестями (так же, впрочем, как и мужскими!) их было трудно поразить, однако сейчас все они как один ощутили небывалое, животное, почти звериное вожделение при взгляде на обнажившееся тело той, которую только что считали мужчиной.
– Люблю толстух! – воскликнул Такис, жадно озирая полное, налитое, крепкое тело с небольшими грудями и пышными бедрами. – Как она умудрялась прятать все свое богатство под этими белыми тряпками?! Больше этого не будет, клянусь!
И он трясущимися от вожделения руками принялся было задирать свою одежду, обнажая изнывающий от нетерпения фаллос, однако Джонас – кажется, единственный, в ком еще сохранился разум, несмотря на количество выпитого и вспыхнувшее вожделение! – попытался его остановить:
– Она асклепиад, она под защитой архонта! И как женщина она достойна жалости!
– Под защитой архонта находился Поликсен, – огрызнулся Такис, – мужчина, асклепиад. Почем ты знаешь, кто она такая? Может быть, она убила того мужчину и прикинулась им, назвалась его именем? Есть ли за что ее жалеть?
Его слова показались убедительными всем, только на лице Джонаса еще оставалась тень сомнения. И тут Гедеон, который во что бы то ни стало хотел добиться своего, понял, что пора двинуть вперед свой последний остон
[101] – рискнуть, как он любил рисковать при игре в петейю, чтобы выиграть все, что стояло на кону.
– Она достойна жалости? – завопил Гедеон столь пронзительным голосом, что ему позавидовал бы даже актер из театра Диониса, старающийся, чтобы его реплики были слышны в верхних рядах амфитеатра. – Да вы сюда посмотрите, сюда!
И предатель распахнул двери ледника.
Мраком и стужей пахнуло в любопытные, разгоряченные лица. Мраком, стужей и смертью – словно они заглянули в киммерийские преддверья Аида. Отблески почти догоревшего факела, при котором работала Поликсена, отражались в глыбах льда, лежавшего по углам и создававшего в некротомео, этом покое смерти, дух потусторонней стужи. И на этих глыбах льда там и сям лежали мертвые тела с отрезанными руками или ногами или разрезанными туловищами. В отдельном углу громоздилась груда голов, у некоторых были вскрыты и опустошены черепа. На большом столе в центре некротомео возлежал труп домоправителя Зенона с разрезанным животом, из которого выпирали сизые кишки. А над всем этим возвышалась прекрасная белая мраморная статуя могучего, бородатого Асклепия – окутанного хламидой, опирающегося на посох, который был обвит змеей. Змея тянулась ядовитой пастью к руке Асклепия, которая словно бы готова была без всякого страха приласкать ее.
Этот бесстрашный жест и мягкая, многомудрая, всепрощающая улыбка, с которой бог-врачеватель взирал на творящееся вокруг кровавое бесчинство, вышибли остатки разума у молодых полупьяных эллинов, и даже у Джонаса. Где им было понять – или хотя бы задуматься над этим! – что бог-врачеватель видел в деятельности асклепиадов не злодейство, а попытку проникнуть в тайны строения и исцеления людей! Полупьяные молодчики восприняли все, что предстало перед их глазами, как такое же кощунство, что и старания Асклепия воскрешать мертвых. И, поскольку Зевс убил его за это ударом молнии, они приняли на себя роль громовержца – поделив между собой роль палача.
Смрадный воздух некротомео словно бы помутил им разум и застил глаза кровавой пеленой – во всяком случае, когда они спустя некоторое время очнулись и увидели при свете факелов дело рук своих, то почти всех немедленно начало выворачивать там же, где они стояли. Наперегонки бросились они к водоему, чья гладь блистала сквозь ароматные розовые кусты, смывая с себя рвоту и кровь. А затем сгрудились около хрипящих, бьющихся коней, которые почти помешались от густого запаха крови.
У всех стучало в висках от ужаса, никто не верил, что мог участвовать в таком страшном злодеянии – и каждый уже видел себя распятым на городской стене, ибо именно так наказывают убийц… А они совершили убийство.
Но в отличие от них всех, кого раскаяние лишило разума, Такис никакого раскаяния не испытывал, а значит, мыслил холодно, четко и трезво. Кроме того, запах смерти всегда пробуждал в нем особую изобретательность, что испытали в свое время пленные тавлантии и дарданцы, когда Такис участвовал в основании коринфской колонии Эпидамн в Иллирии
[102]. И, поскольку убийство безоружных врагов не всем было по нраву (к примеру, Таксис едва не рассорился навсегда с этим чистоплюем Драконтом Главком!), он с той же изобретательностью выдумывал себе оправдания. И сейчас, обладая полной и бесспорной властью над умами своих приятелей, он холодно и убедительно говорил им, что нужно делать, как держаться и что говорить, дабы избегнуть наказания.
Отдельный разговор произошел у него с Гедеоном, которого слегка подташнивало как от ужаса, так и от радости. Каждый из них двоих хотел сподобить второго тащить для него змею из норы…
