Оба напряженно прислушались.
— Ничего! — сказал Сайкс, отпуская Оливера. —
Ну!
В тот короткий промежуток времени, когда мальчик мог
собраться с мыслями, он твердо решил — хотя бы эта попытка и стоила ему жизни —
взбежать по лестнице, ведущей из передней, и поднять тревогу в доме. Приняв
такое решение, он тотчас же крадучись двинулся к двери.
— Назад! — закричал вдруг Сайкс. — Назад!
Назад!
Когда мертвая тишина, царившая в доме, была нарушена громким
криком, Оливер в испуге уронил фонарь и не знал, идти ли ему вперед, или
бежать!
Снова раздался крик — блеснул свет; перед его глазами
появились на верхней ступеньке лестницы два перепуганных полуодетых человека.
Яркая вспышка, оглушительный шум, дым, треск неизвестно откуда, — и Оливер
отшатнулся назад.
Сайкс на мгновение исчез, но затем показался снова и схватил
его за шиворот, прежде чем рассеялся дым. Он выстрелил из своего пистолета
вслед людям, которые уже кинулись назад, и потащил мальчика вверх.
— Держись, крепче, — прошептал Сайкс, протаскивая
его в окно. — Эй, дай мне шарф. Они попали в него. Живее! Мальчишка
истекает кровью.
Потом Оливер услышал звон колокольчика, выстрелы, крики и
почувствовал, что кто-то уносит его, быстро шагая по неровной почве. А потом
шум замер вдалеке, смертельный холод сковал ему сердце. И больше он ничего не
видел и не слышал.
Глава 23
которая рассказывает о приятной беседе между мистером
Бамблом и некоей леди и убеждает в том, что в иных случаях даже бидл бывает не
лишен чувствительности
Вечером был лютый холод. Снег, лежавший на земле, покрылся
твердой ледяной коркой, и только на сугробы по проселкам и закоулкам налетал
резкий, воющий ветер, который словно удваивал бешенство при виде добычи, какая
ему попадалась, взметал снег мглистым облаком, кружил его и рассыпал в воздухе.
Суровый, темный, холодный был вечер, заставивший тех, кто сыт и у кого есть
теплый у гол, собраться у камина и благодарить бога за то, что они у себя дома,
а бездомных, умирающих с голоду бедняков — лечь на землю и умереть. В такой
вечер многие измученные голодом отщепенцы смыкают глаза на наших безлюдных
улицах, и — каковы бы ни были их преступления — вряд ли они откроют их в более
жестком мире.
Так обстояло дело под открытым небом, когда миссис Корни,
надзирательница работного дома, с которым наши читатели уже знакомы как с
местом рождения Оливера Твиста, уселась перед веселым огоньком в своей
собственной маленькой комнатке и не без самодовольства бросила взгляд на
небольшой круглый столик, на котором стоял соответствующих размеров поднос со
всеми принадлежностями, необходимыми для наилучшего ужина, какой только может
пожелать надзирательница. Миссис Корни хотела побаловать себя чашкой чая. Когда
она перевела взгляд со стола на камин, где самый маленький из всех существующих
чайников затянул тихим голоском тихую песенку, чувство внутреннего
удовлетворения у миссис Корни до того усилилось, что она улыбнулась.
— Ну что ж! — сказала надзирательница,
облокотившись на стол и задумчиво глядя на огонь, — Право же, каждому из нас
дано очень много, и нам есть за что быть благодарными. Очень много, только мы
этого не понимаем. Увы!
Миссис Корни скорбно покачала головой, словно оплакивая
духовную слепоту тех бедняков, которые этого не понимают, и, погрузив
серебряную ложечку (личная собственность) в недра металлической чайницы,
вмещающей две-три унции, принялась заваривать чай.
Как мало нужно, чтобы нарушить спокойствие нашего слабого
духа. Пока миссис Корни занималась рассуждениями, вода в черном чайнике,
который был очень маленьким, так что ничего не стоило наполнить его доверху,
перелилась через край и слегка ошпарила руку миссис Корни.
— Ах, будь ты проклят! — воскликнула почтенная
надзирательница, с большой поспешностью поставив чайник на камин. —
Дурацкая штука! Вмещает всего-навсего две чашки! Ну кому от нее может быть
прок?.. Разве что, — призадумавшись, добавила миссис Корни, — разве
что такому бедному, одинокому созданию, как я! Ах, боже мой!
С этими словами надзирательница упала в кресло и, снова
облокотившись на стол, задумалась об одинокой своей судьбе. Маленький чайник и
одна-единственная чашка пробудили печальные воспоминания о мистере Корни
(который умер всего-навсего двадцать пять лет назад), и это подействовало на
нее угнетающе.
— Больше никогда не будет у меня такого! —
досадливо сказала миссис Корни. — Больше никогда не будет у меня такого,
как он!
Неизвестно, к кому относилось это замечание: к мужу или к
чайнику. Быть может, к последнему, ибо, произнося эти слова, миссис Корни
смотрела на него, а затем сняла его с огня. Она только отведала первую чашку,
как вдруг ее потревожил тихий стук в дверь.
— Ну, входите! — резко сказала миссис
Корни. — Должно быть, какая-нибудь старуха собралась помирать. Они всегда
помирают, когда я вздумаю закусить. Не стойте там, не напускайте холодного
воздуху. Ну, что там еще случилось?
— Ничего, сударыня, ничего, — ответил мужской
голос.
— Ах, боже мой! — воскликнула надзирательница
значительно более мягким голосом. — Неужели это мистер Бамбл?
— К вашим услугам, сударыня, — произнес мистер
Бамбл, который задержался было в дверях, чтобы соскоблить грязь с башмаков и
отряхнуть снег с пальто, а затем вошел, держа в одной руке шляпу, а в другой
узелок. — Не прикажете ли, сударыня, закрыть дверь?
Леди из целомудрия не решалась дать ответ, опасаясь,
пристойно ли будет иметь свидание с мистером Бамблом при закрытых дверях.
Мистер Бамбл, воспользовавшись ее замешательством, а к тому же и озябнув,
закрыл дверь, не дожидаясь разрешения.
— Ненастная погода, мистер Бамбл, — сказала
надзирательница.
— Да, сударыня, ненастье, — отозвался бидл. —
Такая погода во вред приходу, сударыня. Сегодня после полудня, миссис Корни, мы
раздали двадцать четырехфунтовых хлебов и полторы головки сыра, а эти бедняки
все еще недовольны.
— Ну конечно. Когда же они бывают довольны, мистер
Бамбл? — сказала надзирательница, попивая чай.
— Совершенно верно, сударыня, когда? — подхватил
мистер Бамбл. — Тут одному человеку, ради его жены и большого семейства,
дали четырехфунтовый хлеб и добрый фунт сыру, без обвеса. А как вы думаете,
почувствовал он благодарность, сударыня, настоящую благодарность? Ни на один
медный фартинг! Как вы думаете, что он сделал, сударыня? Стал просить угля —
хотя бы немножко, в носовой платок, сказал он! Угля! А что ему с ним делать?
Поджаривать сыр, а потом прийти и просить еще. Вот какие навыки у этих людей,
сударыня: навали ему сегодня угля полон передник, он, бессовестный, послезавтра
опять придет выпрашивать.
