— Я это знаю, — сказал еврей, выхватив из кармана
газету и указывая на нее. — Что дальше?
— Они стреляли, попали в мальчика. Мы пустились наутек
вместе с ним через поля позади дома, бежали вперед быстрее, чем ворона летит…
перескакивали через изгороди и канавы. За нами погнались. Черт подери! Все
окрестные жители проснулись, на нас напустили собак…
— А мальчик?
— Билл тащил его на спине и мчался как вихрь. Мы
остановились, чтобы нести его вдвоем; голова у него свесилась, и он весь
похолодел. Они гнались за нами по пятам. Тут уж каждый за себя и подальше от
виселицы! Мы расстались, а мальчишку положили в канаву. Живого или мертвого —
не знаю.
Еврей не стал больше слушать. Громко завопив и вцепившись
себе в волосы, он бросился вон из дому.
Глава 26
в которой появляется таинственная особа, и происходят многие
события, неразрывно связанные с этим повествованием
Старик добежал до угла улицы, прежде чем успел прийти в себя
от впечатления, произведенного на него сообщением Тоби Крекита. Он по-прежнему
мчался с необычайной быстротой, растерянный и обезумевший, как вдруг
пролетевший мимо экипаж и громкий крик прохожих, заметивших, какая грозила ему
опасность, заставили его отступить на тротуар. Избегая по возможности людных
улиц и крадучись пробираясь окольными путями и закоулками, он вышел, наконец,
на Сноу-Хилл. Здесь он зашагал еще быстрее и не останавливался до той поры,
пока не вошел в какой-то двор, где, словно почувствовав себя в родной стихии,
поплелся, по своему обыкновению волоча ноги, и, казалось, вздохнул свободнее.
Неподалеку от того места, где Сноу-Хилл сливается с
Холборн-Хиллом, начинается справа, если идти от Сити, узкий и мрачный переулок,
ведущий к Сафрен-Хиллу. В грязных его лавках выставлены на продажу огромные
связки подержанных шелковых носовых платков всевозможных размеров и расцветок,
ибо здесь проживают торговцы, скупающие эти платки у карманных воришек. Сотни
носовых платков висят на гвоздях за окнами или развеваются у дверных косяков, а
в лавке ими завалены все полки. Как ни узки границы Филд-лейна, однако здесь
есть свой цирюльник, своя кофейня, своя пивная и своя лавка с жареной рыбой.
Это нечто вроде коммерческой колонии, рынок мелких воров, посещаемый ранним
утром и в сумерках молчаливыми торговцами, которые обделывают свои делишки в
темных задних комнатах и уходят так же таинственно, как и приходят. Здесь
продавец платья, сапожник и старьевщик выставляют свой товар, который для
мелких воришек заменяет вывеску; здесь кучи заржавленного железа и костей,
заплесневевшие куски шерстяной материи и полотна гниют и тлеют в мрачных
подвалах.
Вот в этот-то переулок и свернул еврей. Он был хорошо знаком
чахлым его обитателям, и те из них, которые оставались на своем посту, чтобы
продать что-нибудь или купить, кивали ему, как старому приятелю, когда он
проходил мимо. На их приветствия он отвечал кивком, но ни с кем не вступал в
разговор, пока не дошел до конца переулка; здесь он остановился и заговорил с
одним торговцем, очень маленького роста, который, втиснув кое-как свою особу в
детское креслице, курил трубку у двери своей лавки.
— Стоит на вас посмотреть, мистер Феджин, — и
слепоту как рукой снимет! — сказал сей почтенный торговец, отвечая на
вопрос еврея о его здоровье.
— Слишком уж жарко было здесь по соседству,
Лайвли, — откликнулся Феджин, приподняв брови и скрестив руки.
— Да, мне уже два раза приходилось выслушивать такие
жалобы, — ответил торговец. — Но ведь огонь очень скоро остывает, не
правда ли?
Феджин в знак согласия кивнул головой. Указав в сторону
Сафрен-Хилла, он спросил, заглядывал ли туда кто-нибудь сегодня вечером.
— Навестить «Калек»? — спросил торговец.
Еврей снова кивнул головой.
— Подождите-ка, — призадумавшись, сказал
человек. — Да, человек пять-шесть пошли туда. Думаю, что вашего друга там
нет.
— Сайкса там нет? — спросил еврей; вид у него был
очень встревоженный.
— Non istventus,
[36]
как говорят
законники, — отозвался человечек, покачав головой и скроив на редкость
хитрую мину. — Нет ли у вас сегодня чего-нибудь по моей части?
— Сегодня ничего нет, — сказал еврей, отходя от
него.
— Вы идете к «Калекам», Феджин? — крикнул ему
вслед человечек. — Постойте! Я не прочь пропустить с вами рюмочку!
Но так как еврей, оглянувшись, махнул рукой, давая понять,
что предпочитает остаться в одиночестве, и к тому же человечку не очень-то
легко было вылезти из креслица, то на этот раз трактир под вывеской «Калеки» не
удостоился посещения мистера Лайвли. К тому времени, когда он поднялся на ноги,
еврей уже скрылся из виду, и мистер Лайвли, постояв на цыпочках и обманувшись в
надежде его увидеть, снова втиснул свою особу в креслице и, обменявшись кивком
с леди из лавки напротив и выразив этим свои сомнения и недоверие, вновь взялся
с торжественной миной за трубку.
«Трое калек», или, вернее, «Калеки» — ибо под этой вывеской
учреждение было известно его завсегдатаям, — был тем самым трактиром, в
котором появлялся мистер Сайкс со своей собакой. Сделав знак человеку,
стоявшему за стойкой, Феджин поднялся по лестнице, открыл дверь и, незаметно
проскользнув в комнату, с беспокойством стал озираться, прикрывая глаза рукой и
словно кого-то разыскивая.
Комнату освещали две газовые лампы; с улицы не видно было
света благодаря закрытым ставням и плотно задернутым вылинявшим красным
занавескам. Потолок был выкрашен в черный цвет, чтобы окраска его не пострадала
от коптящих ламп, и в комнате стоял такой густой табачный дым, что сначала
ничего нельзя было разглядеть. Но когда мало-помалу дым ушел через раскрытую
дверь, обнаружилось скопище людей, такое же беспорядочное, как и гу??,
наполнявший комнату, и, по мере того как глаз привыкал к этому зрелищу,
наблюдатель убеждался, что за длинным столом собралось многочисленное общество,
состоявшее из мужчин и женщин; во главе стола помещался председатель с
молоточком в руке, а в дальнем углу сидел за разбитым фортепьяно
джентльмен-профессионал с багровым носом и подвязанной — по случаю зубной боли
— щекой.
Когда Феджин прошмыгнул в комнату, джентльмен-профессионал
пробежал пальцами по клавишам, взамен прелюдии, после чего все громогласно
потребовали песни; как только крики затихли, молодая леди принялась услаждать
общество балладой из четырех строф, в промежутках между которыми аккомпаниатор
играл как можно громче всю мелодию с начала до конца. Когда с этим было
покончено, председатель произнес свое суждение, после чего профессионалы,
сидевшие по правую и левую руку от него, выразили желание спеть дуэт и спели
его с большим успехом.
