Покуда миссис Мердл путешествовала за
границей, мистер Мердл по-прежнему держал свой дом открытым для нескончаемого
потока гостей. Кое-кто из последних любезно взял на себя труд распоряжаться в
нем, как в своем собственном. Какая-нибудь очаровательная светская дама
говорила приятельнице: «Давайте в будущий четверг отобедаем у нашего милого
Мердла. Кого бы нам пригласить?» И наш милый Мердл получал соответствующие
указания; а потом, отсидев обед во главе стола, уныло бродил весь вечер из
одной гостиной в другую, обращая на себя внимание разве только своей явной
неприкаянностью среди праздничной толпы гостей.
Мажордом, этот жупел великого мужа, был так же
суров, как всегда. Он надзирал за обеденной церемонией в отсутствие Бюста
ничуть не менее бдительно, чем в присутствии Бюста; и его взгляд действовал на
мистера Мердла, как взгляд василиска
[24].
Человек непреклонного нрава, он не
потерпел бы, чтобы на столе оказалось на одну бутылку вина или на одну унцию
серебра меньше, чем положено. Он не позволил бы дать обед, не соответствующий
его рангу. Накрывая на стол, он заботился прежде всего о собственном
достоинстве. Он не возражал, чтобы гости ели то, что подавалось на стол, но
подавалось это исключительно для поддержания его престижа. Стоя у буфета, он
всем своим видом говорил; «Я принял на себя обязанность созерцать зрелище,
представляющееся сейчас моему взгляду, а менее значительные зрелища я замечать
не намерен». Если он ощущал отсутствие за столом Бюста, то лишь потому, что это
некоторым образом нарушало его привычное самочувствие, как всякий, хотя бы и
временный непорядок. Точно так же он бы ощущал отсутствие на столе хрустальной
вазы или драгоценного серебряного ведерка для льда, отправленных временно на
хранение в банк.
Мистер Мердл давал обед для Полипов. Приглашен
был лорд Децимус, приглашен был мистер Тит Полип, приглашен был любезный
молодой Полип, а также вся парламентская камарилья Полипов, которая между
сессиями разъезжала по стране, славословя своего предводителя. От этого обеда
многое ожидалось. Мистер Мердл должен был заключить с Полипами союз. Уже
состоялись кое-какие переговоры деликатного свойства между ним и благородным
Децимусом — с обходительным молодым Полипом в роли посредника, — и мистер Мердл
обещал Полипам положить на их чаши весов все свои немалые добродетели и все
свои немалые капиталы. Недоброжелатели усматривали тут какие-то махинации —
должно быть исходя из того, что, если бы с помощью махинаций можно было
заручиться поддержкой самого Дьявола, Полипы не преминули бы сделать это — для
блага отечества, разумеется для блага отечества.
Миссис Мердл слала своему великолепному
супругу — который для непредубежденного ума олицетворял собою все британское
купечество со времен Виттингтона
[25]
под слоем золота в три фута толщиной, —
слала своему супругу из Рима письмо за письмом, настаивая на срочной
необходимости устроить Эдмунда Спарклера. Миссис Мердл ставила вопрос так:
теперь или никогда, — и намекала, что, если Эдмунд именно сейчас получит
хорошее место, это может весьма благоприятно отразиться на его будущей судьбе.
Рассуждая об этом важнейшем предмете, миссис Мердл не употребляла никаких
других наклонений, кроме повелительного, и никаких других времен, кроме
настоящего. Под напором столь энергично спрягаемых глаголов тягучая кровь мистера
Мердла беспокойней побежала по жилам, а руки беспокойней задвигались под
длинными обшлагами.
В таком состоянии беспокойства мистер Мердл
пригласил к себе мажордома и, упорно разглядывая носки его башмаков (взглянуть
в грозный лик этого величественного сфинкса у него недоставало мужества),
выразил свое желание дать обед для избранного общества, не слишком
многочисленного, но избранного. Мажордом милостиво согласился взять на себя
заботу о том, чтобы зрелище, которое ему предстояло созерцать, стоило как можно
дороже; и вот назначенный день наступил.
Мистер Мердл стоял в одной из парадных комнат
у камина и грел спину в ожидании почетных гостей. Он почти никогда не разрешал
себе подобной вольности, если не был совсем один. В присутствии мажордома он бы
ни за что не осмелился греться у камина. Случись сейчас этому наемному тирану
заглянуть в дверь, его хозяин тотчас же ухватил бы сам себя за руки, как
полицейский вора, и стад бы прогуливаться перед камином взад и вперед или
несмело блуждать по комнате среди раззолоченной мебели. Проказливые тени,
игравшие в прятки по углам, выскакивая, когда пламя разгоралось, и снова
исчезая, как только оно опадало, были единственными свидетелями его скромных
утех: да и эти свидетели казались ему лишними, судя по тому, как он беспокойно
озирался.
Правая рука мистера Мердла была занята
вечерней газетой, а вечерняя газета была занята мистером Мердлом. Его
необыкновенная предприимчивость, его несказанное богатство, его чудо-банк
составляли сегодня главную пищу вечерней газеты. Чудо-банк, им задуманный, им
основанный и им возглавляемый, был последним предприятием, которым мистер Мердл
поразил мир. Но такова уж была природная скромность мистера Мердла, что на фоне
всех своих блистательных достижений он гораздо больше походил на человека, у
которого описали имущество за долги, нежели на коммерческого Колосса, гордо
взирающего со своей высоты на суденышки, стремящиеся промеж его ног в
гостеприимную гавань обеденной залы.
И вот уж входят в бухту корабли! Любезный
молодой Полип прибыл раньше всех; впрочем, на лестнице его нагнал Цвет
Адвокатуры, явившийся во всеоружии своего лорнета н своего выработанного для
присяжных поклона. Цвет Адвокатуры был счастлив видеть любезного молодого
Полипа и высказал предположение, что предстоит заседание in banco
[26]
(пользуясь термином, принятым у нас, у юристов), посвященное особо важному
вопросу.
— Неужели? — откликнулся жизнерадостный
молодой Полип, чье имя, кстати сказать, было Фердинанд. — Какому же именно?
— Ну. ну, — улыбнулся Цвет Адвокатуры. — Уж
если вам это неизвестно, так мне и подавно. Ведь вы пребываете в святая святых
храма; я же лишь один из тех, кто толпится у ворот.
Цвет Адвокатуры умел быть в разговоре и легким
и тяжеловесным, смотря по собеседнику. С Фердинандом Полипом он был просто
воздушен. Умел он также быть скромным — по-своему — и даже проявлять склонность
к умалению собственных заслуг. Это была личность, сотканная из самых
разнообразных свойств; однако же в узоре ткани явственно выделялась одна нить.
В каждом человеке Цвет Адвокатуры видел присяжного; а каждого присяжного
следовало любым способом расположить в свою пользу.
