Тут мистер Доррит задремал было снова, но
через минуту вздрогнул и широко раскрыл глаза.
— Я говорю, дорогая миссис Дженерал, о том —
кха — строптивом недовольстве — кхм — я бы даже сказал — кха — ревности,
которую подчас вызывало у Фанни мое глубокое чувство — кхм — уважения к
достоинствам — кха — дамы, с которой я имею честь сейчас беседовать.
— Мистер Доррит, — возразила миссис Дженерал,
— всегда несказанно любезен, несказанно великодушен. Если мне минутами и
казалось, что мисс Доррит не по душе благосклонное мнение, которое сложилось у
мистера Доррита о моих скромных заслугах, само это мнение, бесспорно
преувеличенное, было для меня утешением и наградой.
— Мнение о ваших заслугах, миссис Дженерал? —
спросил мистер Доррит.
— О моих скромных заслугах, — с грациозным и в
то же время выразительным наклоном головы повторила она.
— Только о заслугах, миссис Дженерал? — снова
спросил мистер Доррит.
— Я полагаю, — отвечала миссис Дженерал столь
же выразительно, — только о заслугах. К чему же еще, — спросила миссис
Дженерал, в легком недоумении разведя перчатками, — могла бы я отнести…
— К себе — кха — лично, сударыня — кха-кхм. К
себе лично, к своим совершенствам, — был ответ.
— Мистер Доррит извинит меня, — сказала миссис
Дженерал, — если я позволю себе заметить, что ни время, ни место не кажутся мне
подходящими для начатого им разговора. Мистер Доррит простит меня, если я
напомню, что мисс Доррит находится в соседней комнате и отлично видна мне в
отворенную дверь. Мистер Доррит не взыщет, если я признаюсь, что чувствую себя
несколько взволнованной, обнаружив, что слабости, которые казались мне
похороненными навсегда, могут оживать вновь и вновь овладевать моей душой.
Мистер Доррит разрешит мне удалиться.
— Кхм. Может быть, мы возобновим наш — кха —
интересный разговор в другой раз, — сказал мистер Доррит, — если это, как я
надеюсь, не будет — кхм — неприятно для миссис Дженерал.
— Мистер Доррит, — сказала миссис Дженерал и,
приседая, потупила взоры, — всегда вправе рассчитывать на мое уважение и
готовность к услугам.
Миссис Дженерал величаво выплыла из комнаты,
без малейших признаков того волнения, которое непременно проявила бы на ее
месте женщина не столь выдающаяся. Мистер Доррит, исполнявший свою партию в
этом дуэте с величественной и слегка умиленной снисходительностью — как многие
исполняют свои благочестивые обязанности в церкви — был, казалось, весьма
доволен и собою и миссис Дженерал. Упомянутая дама вышла к чаю припомаженная и
припудренная и в несколько приподнятом настроении, о чем свидетельствовали ее
ласково покровительственный тон с мисс Доррит и нежное внимание к мистеру
Дорриту — в той мере, в какой это не противоречило самым строгим требованиям
приличий. Под конец вечера, когда она встала, чтобы проститься, мистер Доррит
взял ее за руку, словно собирался пройтись с нею в менуэте по Пьяцца дель
Пополо при свете луны, и весьма торжественно проводил до дверей, где поднес ее
пальчики к губам. Пальчики были довольно костлявые, а кроме того, поцелуй вышел
с парфюмерным привкусом, но мистер Доррит этого не заметил. Намекнув всем своим
поведением на грядущие знаменательные события, он милостиво благословил дочь на
прощанье и отправился спать.
На следующее утро он не спустился к завтраку,
а посланный им камердинер передал, что мистер Доррит свидетельствует свое
почтение миссис Дженерал и просит ее отправиться с мисс Доррит на прогулку без
него. Но вот настало время ехать к миссис Мердл, Эми давно уже была готова, а
его все не было. Наконец он появился, разряженный в пух и в прах, но как будто
сразу состарившийся и одряхлевший. Однако дочь не решалась даже спросить его о
здоровье, предвидя новую вспышку гнева; она только молча поцеловала его
морщинистую щеку и с тяжелым сердцем уселась рядом с ним в экипаж.
Ехать было недалеко, но уже с полпути он
занялся своим замком и строил вовсю, пока они не прибыли на место. Миссис Мердл
оказала ему самый почетный прием; Бюст был в отличном виде и сиял
самодовольством; обед был самый изысканный, общество самое отменное.
Состояло оно главным образом из англичан, если
не считать неизбежного французского графа и неизбежного итальянского маркиза —
живой мебели почти единого образца, без которой не обходится ни одна гостиная в
известных светских кругах. Стол был длинный, обед еще длиннее. Крошка Доррит,
загороженная парой внушительных черных бакенбард и не менее внушительным белым
галстуком, совсем потеряла отца из виду, как вдруг лакей подал ей записку и
шепнул, что миссис Мердл просит безотлагательно прочитать ее. В записке было
нацарапано карандашом: «Подойдите, пожалуйста, к мистеру Дорриту. Он, кажется,
не совсем здоров».
Пока она торопливо пробиралась к нему за
спиной гостей, он вдруг встал и громко позвал, обращаясь к ее опустевшему месту
в другом конце стола:
— Эми, Эми, дитя мое!
Эта странная выходка, в сочетании с его
неестественно напряженным голосом и неестественно напряженным выражением лица,
так удивила всех, что за столом мгновенно установилась тишина.
— Эми, дитя мое, — повторил он, — Сходи,
дружочек, взгляни, не Боб ли нынче дежурит у ворот.
Она была уже рядом, уже прикасалась к его
руке, но ему все чудилось, что она сидит там, на прежнем месте, и, подавшись
вперед, он звал ее через весь стол. — Эми, Эми! Мне что-то неможется. Кха. Сам
не знаю, что это такое со мной. Я очень хотел бы поговорить с Бобом. Кха. Ведь
из всех тюремных сторожей он нам самый большой друг, и мне и тебе. Поищи Боба в
караульне и скажи, что я прошу его прийти.
За столом начался переполох, гости один за
другим повставали со своих мест.
— Отец, дорогой, я не там, куда вы смотрите; я
здесь, подле вас.
— А, ты здесь, Эми. Тем лучше. Кха. Тем лучше.
Кхм. Позови Боба. А если он уже сменился и ушел домой, скажи миссис Бэнгем,
пусть сходит за ним.
Она мягко пыталась увести его; но он упирался
и не шел.
— Какая ты, право, — с досадой сказал он, —
знаешь ведь, что мне не взойти на эту крутую лестницу без Боба. Кха. Позови
Боба. Кхм. Пусть придет Боб — лучший из всех тюремных сторожей, — пусть придет
Боб!
Он обвел присутствующих блуждающим взглядом и
словно только сейчас заметив их, обратился к ним с речью.
