Как писала одна из придворных Анны Иоанновны леди Рондо, причина в том, что «принцесса молода, а граф – красив». Со свечкой никто не стоял, то есть в одной постели их не ловили, – однако, учитывая последствия (и то, что произошло после смерти Анны Иоанновны), подозрения, надо полагать, подкреплены были какой-то точной информацией.
Польско-саксонскому королю Августу срочно отправили ноту с требованием немедленно отозвать Динара из послов, что и было сделано. Воспитательницу принцессы Анны столь же быстро посадили на корабль и отправили из России восвояси. Ее камер-юнкера Ивана Брылкина сослали в Казань. Саму принцессу Анна Иоанновна посадила практически в заключение – правда, не в тюрьму, а в ее дворцовых покоях, что, в общем, сути дела не меняло, – четыре года Анне Леопольдовне не разрешалось из покоев выходить, и к ней ни единой живой души, кроме слуг, не допускали. От тюремного заключения это отличается разве что уровнем комфорта.
Выпустили Анну только летом 1739-го – когда была назначена дата ее бракосочетания с Антоном (к которому, когда он стал законным супругом, да и прежде, когда ходил в женихах, Анна прямо-таки демонстративно проявляла крайнее пренебрежение и отстраненность). Зато после смерти Анны Иоанновны Динар вернулся в Петербург в прежней должности, был даже участником совещаний Анны Леопольдовны с ближайшими сановниками в узком кругу, получил орден Андрея Первозванного, золотую шпагу с бриллиантами и немало других пожалований. Это заставляет думать, что роман в свое время все же был. Камер-юнкер Брылкин был немедленно возвращен Анной из ссылки и, хотя личностью считался мелкой и незначительной, с ходу был назначен ни больше ни меньше – обер-прокурором Сената.
Теперь вернемся к Бирону. Поначалу у него все шло как нельзя лучше. Младенец-император оказался сущим феноменом, сведущим в серьезных государственных делах: уже на другой день после смерти Анны Иоанновны в Сенат и Синод поступил его именной указ, предписывавший именовать Бирона «его высочеством, регентом Российской империи, герцогом Курляндским, Лифляндским и Семигальским» (ну, мы-то с вами люди взрослые и прекрасно понимаем, что к чему, верно?).
Очень быстро по уже сложившейся в России традиции составилась парочка гвардейских заговоров: один – с целью сделать регентом Антона, другой – Анну. Заговорщики, надо полагать, были людьми невлиятельными и не особенно серьезными – Бирон эти «комплоты» (как именовали в то время заговоры) быстренько раскрыл. И взялся за Антона как следует. На него, словно лайки на медведя, насели канцлер Бестужев, Остерман и генерал-прокурор Трубецкой – под предводительством Бирона, как обычно, не стеснявшегося в выражениях. Храбро дравшийся на войне Антон дрогнул, признался, что и в самом деле мечтал о регентстве, поклялся больше об этом не мечтать – и был отпущен со строгим наказом впредь глупых мечтаний не питать. А вскоре вышел очередной указ младенца-императора, которым он освобождал папу от всех занимаемых должностей – коли уж сам папа подал заявление об уходе по собственному желанию, добровольно и с песней, как водится…
Но, как мы помним, поблизости пребывал ярый ненавистник Бирона фельдмаршал Миних, которого в армии чертовски уважали. Солдаты даже прозвали его «соколом», хотя командиром он всегда был жестким, в сражениях и при штурме крепостей потерь не считал, людей не берег.
Так что регентом Бирон пробыл только три недели. Потом Миних его скинул с такой легкостью, словно кошку ногой пнул. Взяв всего 80 солдат и своего адъютанта подполковника Манштейна, он темной ночью направился к Летнему дворцу Бирона. Всем встречным воинским караулам он, нимало не стесняясь, говорил: братцы, мы тут идем Бирона брать… После чего караулы с превеликой готовностью присоединялись к невеликому отряду Миниха. Дворец заняли без малейшего сопротивления, благо и сопротивляться было некому: Бирона повязали, как пучок редиски…
Все те сановники, что под руководством Бирона пару недель назад наезжали на Антона, тут же осознали, что это на них снизошло временное помрачение ума, – и примкнули к Миниху единодушно, и не они одни. После короткого совещания в узком кругу регентшей назначили все-таки Анну, отодвинув Антона. Логику принявших такое решение разгадать нетрудно: Антон, пусть и невеликого ума человек, все же много времени провел при дворе, завязал знакомства и связи, генерал – так что как бы чего не вышло… А вот Анна, четыре года просидевшая фактически в заключении, стала диковатой и нелюдимой, связей и серьезных знакомств при дворе не имела ни малейших, так что ею вертеть было гораздо проще.
Правда, в утешение Антон получил чин генералиссимуса (но к реальной власти допущен не был). Миних стал первым министром, Остерман получил чин генерал-адмирала, князь Черкасский, без которого и тут не обошлось, стал великим канцлером, активный участник переворота фельдмаршал Левенвольде получил «знатную сумму» на покрытие огромных долгов. Наградой генерал-прокурору Трубецкому и сенатору Лопухину стало прекращение следствия, под которым они пребывали за немалые взятки и казнокрадство.
Бирона принялись, как это называлось в допетровские времена, «считать» – то есть описывать имущество и под лупой изучать его деяния. Насчитали немало: денег и драгоценностей на четырнадцать миллионов рублей (без учета вкладов в иностранных банках), земли и дворцы в России и Курляндии…
Взялись судить. Кроме вполне реальных грехов вроде взяточничества и расхищения казны выкатили еще и совершенно вздорные обвинения. В том, например, что он умышленно способствовал смерти Анны Иоанновны: зная, что у нее камни в почках, заставлял много ездить верхом, отчего произошло резкое ухудшение здоровья. Бред, конечно: Бирон был последним человеком в России, кто мог бы быть заинтересован в смерти Анны, а верхом она любила ездить с давних пор. Но победителей не судят – судят они сами…
Бирона приговорили к четвертованию, но Анна Леопольдовна приговор смягчила, заменив его вечной ссылкой в Пелым. Эта унылая деревушка на Северном Урале, чуть ли не у полярного круга, была основана еще Борисом Годуновым исключительно как место ссылки – и первыми туда при нем угодили участники убийства малолетнего царевича Дмитрия в Угличе (вообще-то те, кого следствие признало таковыми, – дело до сих пор остается крайне темной историей…).
Миних был настолько любезен и заботлив, что собственноручно нарисовал чертеж четырехкомнатного дома в Пелыме, где предстояло жить Бирону с семейством, – для него, военного инженера с большим стажем, это был пустячок.
Вот только таково уж было везение Бирона, что всей «вечности» хватило всего-то на полгода с лишним… Генералиссимус Антон и его супруга-правительница были людьми откровенно мелкими, небольшого ума. Антон, несмотря на долгое пребывание при дворе, так и не сумел приобрести среди влиятельных персон надежных сторонников. Воевал он, конечно, храбро, но воинская доблесть еще не означает автоматически наличия особенного ума и умения искусно плести интриги. Анна была и того хуже – целыми днями валялась в постели, читала сентиментальные французские романы. В той же постели днем и ночью пребывала ее фаворитка Юлиана Менглен, которую многие тогдашние циники называли еще и любовницей Анны.
С Юлианой как раз и связана забавная история, которой и названия, как ни крути, не подберешь – не казнокрадство и уж тем более не воровство… В общем, в соответствии с опять-таки давно сложившимися традициями все добро Бирона растаскали те, кто его арестовывал и судил. Проявив некоторую щедрость, кое-что отстегнули Анне – немного, правда, всего-то семь вышитых нитями из чистого золота парадных кафтанов Бирона. Анна их тут же презентовала любимой Юленьке, а та отдала «на выжигу» – попросту велела сжечь на больших сковородах. Ткань сгорела, а золото осталось, и его набралось столько, что хватило на четыре массивных подсвечника, шесть тарелок и две шкатулочки для дамских безделушек. По сравнению с тем, что досталось сановникам, – крохи, конечно…
