Я закатила глаза, и Сева засмеялся.
– Он тебя подавляет, Делечка, это правда.
В его тарелку шлепнулся кусок еще больше, и я насмешливо произнесла:
– И не только меня.
– Ну, я-то добровольно съем и не пожалуюсь.
– Ты где живешь-то?
Рука Севы с вилкой на секунду замерла над стейком.
– То есть она сказала?
– Ну а ты как думал? Конечно. И про то, что ушел, и про то, что денег оставил. Вот я и спрашиваю – где сам живешь?
– Деля, – мягко сказал Матвей, положив руку поверх моей. – Дай человеку сперва поесть.
– Вот-вот! – тут же подхватил Владыкин. – Ты сперва накорми, напои, в баньку своди…
– Но на постельку на диване не рассчитывай, там теперь Мажаров спит, – засмеялась я.
– Да есть мне где ночевать, не по вокзалам шатаюсь.
– Ну и на том спасибо.
– У приятеля пока живу, он вдовец, квартира большая.
– Сева… ты в этот раз серьезно решил?
– Надеюсь, ты не станешь меня уговаривать вернуться.
Я пожала плечами.
– Не стану, это не мое дело. В прошлый раз я вмешалась только потому, что ей реально нужна была помощь, а ждать этого от ее матери было совсем глупо, ей самой помощь нужна. А две попытки суицида, сам понимаешь…
Сева вдруг отложил вилку и посмотрел на меня.
– Вот скажи тогда, чего ей не хватало? Я никогда ее не обижал, я на нее голоса не повысил – что бы она ни вытворила…
– Сева… мы сто раз об этом говорили. Она тебя просто не любит. Но ты не огорчайся – она никого вообще не любит, так уж устроена. Ты ведь слышал: «Я, мне, мне все должны, должны, должны»… А она никому и ничего не должна. Оксана – такой человек, она умеет только брать, а давать – нет. Да ей, в принципе, и нечего дать. Она избалованная, инфантильная… наверное, это плохо, что я так говорю о подруге, но ты-то знаешь, что и ей в глаза я говорила это сотни раз, – я потянулась за стаканом, в который Матвей налил мне отвар ромашки. – Сева, она ни с кем не сможет жить в браке – ну, в том смысле, который вкладывают в это слово. Брак – это когда двое, когда вместе. А не так, что один все время должен, а второй только получает. И дело не в тебе – ты-то как раз способен отдавать. Но как жить, не получая совсем ничего?
– Деля, ты давишь… – негромко сказал Матвей, но Владыкин вдруг замотал головой.
– Нет, Матвей, она права. Я и сам это понимаю, всегда, наверное. Понимал, с первого дня. Но – мне ее жалко. Она живет в каких-то фантазиях, постоянно что-то придумывает, пытается попасть в эту богему околокиношную – зачем? Столько трудов – и ни разу не заплатили. И этот режиссер… он же ее постоянно обманывает. Я несколько раз пытался с ней об этом поговорить – она слушать не хочет.
– А надо было с ним поговорить, – вдруг сказал Мажаров. – С ним, а не с ней. По-мужски прояснить ситуацию.
– Предлагаешь морду ему набить? – скривился Сева.
– Зачем? Можно ведь все решить разговорами. Человек с интеллектом в состоянии донести до такого же человека любую мысль – разве нет?
– И что я ему скажу? Оставь в покое мою жену?
– А хоть бы и так.
Сева только махнул рукой и снова взял вилку.
Я, признаться, тоже не могла представить себе этот диалог между Севой и Колпаковым. Да и в сущности – ведь это не Колпаков уводил Оксанку, она сама к нему сбегала, он не особенно-то и приглашал. Но, может, для мужского самолюбия думать иначе было бы приятнее? Зачем Севе лишний пинок в больное место – убедиться, что ему предпочли кого-то другого? Или я все привыкла мерить по себе? Хотя… что там мерить… меня не бросали мужчины – я делала это первой, быстро теряя интерес, убеждаясь, что не смогу быть рядом с человеком, открывая для себя в избраннике какие-то черты, с которыми ни за что не могла бы смириться.
Наверное, мне не стоит применять собственную мерку к ситуации Севы и Оксаны…
– Что с твоим лицом? – поинтересовался Матвей, и я вздрогнула от неожиданности – настолько погрузилась в себя, что не заметила, как вышел из кухни Сева, а Матвей пересел ближе ко мне.
– Что? Ничего, все нормально… а… Севка где?
– Нос пудрит, – засмеялся Матвей. – Слушай… что-то он совсем…
– Ты знаешь, при всей своей негативной составляющей Оксанка всегда следила за ним, как за ребенком. Он ведь даже не знал, где у него носки чистые лежат – она готовила ему одежду на завтра с вечера, выкладывала все на специальную стойку в комнате, чтобы ему оставалось только встать, одеться и пойти на работу, – вздохнула я, вспомнив, как подруга аккуратно разглаживала складочки на рубашках и наутюживала стрелки на брюках, чтобы Сева выглядел пристойно. – Наверняка теперь он в растерянности – я же помню, как они первый раз расставались, я к нему приехала – там ведь в квартире было как в бомжатнике. У него посуда закончилась, так он пластиковой накупил, чтобы выбрасывать…
Матвей смотрел удивленно – до брака со мной он прекрасно жил один, и в его квартире царил идеальный порядок, а уж возле плиты Мажарову вообще равных не было. Хотя Сева тоже отлично готовил, но то, что оставалось на кухне после, я даже вспоминать без содрогания не могла, а Оксанка, хоть и ворчала, но убирала этот бардак, возвращая кухне прежний вид.
Вернулся Владыкин, сел на свое место, весь как-то нахохлился, как замерзший голубь.
– Не знаю, как быть. К вам пришел, потому что вы друзья, и Оксану знаете хорошо, ничего объяснять не надо…
– Ты что же, думаешь вернуться? – тихо спросил Матвей, но Сева зажмурился и замотал головой.
– Нет! Ну, точно не сейчас… иначе она ничего так и не поймет.
– А она в любом случае не поймет, – резко сказала я, и Матвей укоризненно покачал головой. – Не поймет, Сева, разве ты сам не чувствуешь?
– И что? Разрешить ей совсем испортить себе жизнь, бегая за этим Колпаковым? У нее и так с психикой проблемы, ты-то знаешь, Деля… а он окончательно ее добьет, доломает. – Сева вдруг вцепился в волосы и пробормотал: – Я не могу этого позволить…
Мы с Матвеем переглянулись. Севкино чувство долга мешало ему трезво оценить человека, с которым он прожил долгое время, – но, может, так тоже можно? Может, он в их паре как раз тот, кто любит? И ему не надо ничего, а только чтобы Оксанка была рядом?
– Сева, так и не мучайся тогда, – сказал Матвей негромко. – Просто вернись домой и принимай ее такой, как есть, она ведь не изменится уже.
– Ты не понимаешь, Матвей. Деля тебе не изменяла, не уходила от тебя и не возвращалась потом с видом побитой собаки… Тебе не приходилось думать о том, придет она сегодня ночевать или нет. Я разрываюсь между жалостью к ней – и жалостью к себе, потому что это ведь не жизнь – так жить, как мы.
– И ты хочешь, чтобы мы за тебя выбрали, кого тебе жалеть? – жестко произнес Матвей, и я даже почувствовала, как он весь сжался, как пружина. – Тебе – взрослому мужику – нужен совет, кого выбрать – себя или жену? Может, пора уже повзрослеть, Сева? Может, хватит уже держаться за маменькину юбку?
