Таков контекст состоявшихся 6 апреля парламентских дебатов, главная тема которых заключалась в следующем: «Влияние монархии усилилось, усиливается, и его необходимо ослабить». За эту инициативу проголосовало 233 парламентария, против – 215, однако, как сказал бы военный наблюдатель, это было гиблое дело. Тот факт, что в парламенте поддержали столь смелый шаг, позволял предположить, что верховная власть была отнюдь не столь могущественна, как ее представляли. В любом случае из этой затеи ничего не вышло, и уже месяц спустя лорд Камден писал: «Приложенные нами усилия, кажется, сходят на нет, и страна погружается в прежнее состояние вялого безразличия». Даже радикально настроенные общества на время пропали из виду и оживились лишь тогда, когда по ту сторону Ла-Манша грянула революция.
В июне 1780 года репутация радикального движения в масштабах страны или города была сильно подпорчена. Именно тогда Англию охватили бунты – пожалуй, самые ожесточенные в XVIII веке. Член палаты общин Джордж Гордон был прирожденным провокатором и поборником поистине сумасшедших идей. Словно саламандра, он был рожден для жизни в огне. Он называл себя «народным вожаком», в особенности в разоблачении угроз, которые представляла католическая церковь в свете принятия парламентом Акта об облегчении положения католиков (Catholic Relief Act). Гордон был отчасти революционером, отчасти – радикалом, отчасти, говоря анахронизмами, – романтиком. Он стремился присвоить статус и атрибутику тех, кто веками боролся с тиранией, и среди своих последователей стал известен по прозвищу «английский Брут».
Следуя веяниям эпохи, он создал «ассоциацию». Это была Протестантская ассоциация, которая вскоре объединила богачей, ремесленников, лондонских подмастерьев и прочих обитателей города, которых называют mobile vulgus (лат., «простой народ»), или попросту толпа. Именно в их сопровождении 2 июня Гордон отправился с петицией в парламент, горя желанием добиться отмены всех недавно сделанных католикам уступок. Антикатолическую кампанию поддержали лишь шесть членов палаты общин, что вызвало среди сторонников петиции нечто сродни разряду молнии, грозившему уничтожить весь Лондон. Около полуночи, когда по городу прокатился крик «Нет папству!», разгневанные толпы наводнили Брод-стрит и Голден-сквер; домовую церковь баварского посла предали огню. Уильям Блейк, вольный или невольный участник бунта, описывая события той ночи, писал, как слышались «вой и свист, вопли и стоны, крики отчаяния».
Пять дней спустя Блейк оказался в беснующейся толпе, которая неслась по улице Холборн в сторону уголовного суда Олд-Бейли с единственным намерением уничтожить расположенную неподалеку Ньюгейтскую тюрьму. Участники беспорядков бросались на огромные ворота тюрьмы, которые порой называли вратами ада, с мечами, топорами и кувалдами, тем временем само здание уже пылало, так как мятежники устроили там поджог. Заключенные вопили от ужаса, рискуя сгореть заживо, а участники бунта взбирались на стены и крышу, пытаясь оторвать шифер и разбить кладку. Узников, все еще закованных в кандалы, вытаскивали из огня, некоторые вылезали сами. Толпа прокладывала им путь с криками «Дорогу!», «Дорогу!», а затем провожала до первой попавшейся кузни. В те дни были разграблены и сожжены дотла дома зажиточных католиков и сочувствовавших им.
В среду 7 июня – день, который вошел в историю под названием «черная среда», – народные страсти достигли пика. Толпа грозила взять штурмом Банк Англии и раздать все хранившиеся там деньги, выпустить львов из зоопарка в Тауэре, освободить заключенных из всех тюрем, разгромить католические церкви и снести здание психиатрической больницы Бедлам, выпустив всех пациентов на волю. Преподобный О’Донохью видел, как обитатели Бедлама танцуют и кричат «в отблесках бушующего пламени… в окне больничной палаты». Это зрелище наводило ужас. Современник тех событий, житель Лондона Ричард Берк писал: «Столицей овладел разъяренный, неистовый и многоликий враг… Чем закончится эта ночь, известно лишь Всевышнему». Он видел, как мальчик не старше 15 лет забрался на здание на Квин-стрит и принялся выламывать кирпичи и элементы деревянных конструкций, бросая их вниз двум малолетним сообщникам. И все же в городе удалось восстановить относительный порядок. Пока во дворе церкви Сент-Эндрюс на улице Холборн бушевал пожар, где впоследствии из-за злоупотребления спиртным окажется немало жертв, караульный исправно ходил по городу с фонарем в руке, объявляя время.
В конце концов отрезвляющие угрозы и расправы, чинимые военными, позволили навести порядок. Многих главарей повесили на том месте, где их застали за преступными злодеяниями. Лорд Джордж Гордон был заключен под стражу, обвинен в государственной измене, но оправдан. Впоследствии он принял иудаизм. Никто и поверить не мог, что подобная отчаянная и фанатичная жестокость могла так легко перевернуть жизненный уклад города XVIII века. Сцены погромов и насилия были будто из другого мира. Лондон изменился навсегда.
Однако дело было совсем не в том, что толпа разгромила дома несчастных католиков и католических священников. Бунт лорда Гордона – это бунт бедных против богатых. Лондонская беднота не нападала на своих. Жертвами антикатолических погромов были сплошь состоятельные джентльмены, адвокаты и торговцы. Эти события стали неприятным сюрпризом для тех, кто возлагал надежды на народное сопротивление, которое будет бороться с продажной властью. Бунты укрепили в своей правоте тех, кто полагал, что первобытная злость не успела уйти далеко в прошлое. Историк Эдвард Гиббон, автор «Истории упадка и разрушения Римской империи» (History of the Decline and Fall of the Roman Empire), в одном из писем писал: «Я был свидетелем темного и дьявольского фанатизма, который, как я полагал, более не существует в природе». Гиббон безусловно подразумевал религиозный экстремизм, который считали пережитком прошлого еще в ушедшем столетии. Для многих в столь неспокойное время символом безопасности и олицетворением порядка оставался лорд Норт, который по-прежнему терзался в оковах власти.
Несмотря на победу в Саратоге, успешное наступление в Провиденсе и на Род-Айленде и союз с Францией, Джордж Вашингтон пребывал в унынии. В начале 1781 года он писал: «Я не вижу впереди ничего, кроме надвигающихся бедствий… мы пользовались всеми подручными средствами, пока не исчерпали их». Не было провианта, денег, и неоткуда взять подкрепление. Американцы теперь практически всецело полагались на поддержку союзников, однако многие члены французского правительства приходили в ужас от растущих расходов на военную кампанию. В свою очередь, в Англии усталость от войны усугублялась страхами радикалов, которые опасались, что перспектива мятежей в Америке и бунт Гордона неизбежно приведут к абсолютизации власти. Те, кто мыслили более прагматично, понимали, что виргинская кампания – лишь бесполезная трата денег.
Таковы были настроения по обеим сторонам океана незадолго до событий в Йорктауне. В конце лета и начале осени 1781 года Континентальная армия Джорджа Вашингтона опередила на марше англичан под командованием генерала Чарльза Корнуоллиса и заняла более выгодные позиции, что вынудило британские войска отступить к Йорктауну, штат Виргиния. Французский флот отрезал Корнуоллису все подходы с моря, на суше осаду Йорктауна вели 8000 французских солдат и 5000 американцев. Оказавшись в безвыходном положении, Корнуоллис был вынужден сдаться. Английские солдаты покидали свои позиции, уныло напевая песенку «Мир перевернулся вверх дном» (The World Turned Upside Down). Столь уверенная победа американцев означала, что до независимости рукой подать.
