Когда я осторожно поставила чашу (в первый раз за все время) на процедурный стол, эта ярко-синяя хрустальная емкость неожиданно взорвалась с громким резким хлопком, разлетевшись осколками во все стороны
[53]. Ведь всего несколько мгновений назад она изящно покоилась в моих руках. Я с благодарностью почувствовала облегчение, поняв, что никакого вреда эти осколки мне не нанесли, хотя ваза взорвалась чуть ли не в руках и силы и отдачи было достаточно, чтобы хорошенько меня тряхнуть.
В детстве, подвергаясь издевательствам, я отказывалась воспринимать физическую реальность происходящего и, убегая от нее, начинала блуждать взглядом по ряду свечей на алтаре. Отчего-то меня всегда привлекали те, что горели в кобальтово-синих лампадах (и никогда в красных): их ярко-голубое сияние утешало меня, когда я переводила взгляд с одного язычка сияющего пламени на другой. Могла ли разбитая чаша олицетворять разрушение той старой парадигмы, в которой я нуждалась тогда, не желая осознавать реальность насилия над собой? Могли ли разбросанные осколки символизировать необходимость рассказать, «раскидать» по миру личные тайны, укрываемые мною в стремлении сохранить ложную безопасность?
Признать себя жертвой
Теперь я понимаю, что моя героическая позиция отказа признать себя жертвой, хоть и практичная и продуктивная, так и оставила часть меня с незажившей раной. Если я не признаю и не исцелю ее, переживания невинного ребенка, которого предали, останутся во мне; и даже если я предпочту отвергнуть этот аспект себя, его влияние сохранится, пока я буду взрослеть.
Что приходит на ум, когда вы слышите слово «жертва»? У меня всегда было свое представление о значении этого слова. Тем не менее, готовясь к написанию этой книги, я полезла в словарь за его настоящим определением и поразилась тому, что обнаружила. Словарь Мерриама – Вебстера определяет жертву прежде всего как «живое существо, приносимое в дар божеству или при исполнении религиозного обряда»
[54]. Глядя на свою ситуацию с этой точки зрения, я понимаю, что по этой правде я, без сомнения, жертва. Вот так просто и понятно: я – жертва.
Жертвы не всегда бывают стереотипно слабыми и беспомощными. Сильные люди, умеющие выживать, тоже становятся жертвами. Среди нас есть многие, кто не просто выживает, но и процветает – да еще и с удвоенной силой. Вот такие честолюбцы, движимые неутомимым стремлением к успеху, и отвечают: «Я вам покажу!» – всем тем, кто причиняет им боль.
А как насчет внутреннего ребенка, которому все еще больно? Он-то все еще там, со страдающей душой. То, что мы отталкиваем от себя, ведет себя именно как сердитый ребенок. Много лет назад, когда я впервые столкнулась со своим раненым внутренним ребенком, она посмотрела на меня с яростью в глазах и сказала: «Это ТЫ держала меня в плену все эти годы!» Казалось, она-то почти забыла об издевательствах и насилии. А моя неспособность принять ее рану держала ее под замком. Об этом важном аспекте прощения себя хорошо пишет Мэтью Фокс в своей книге Original Blessing («Оригинальное благословение»):
«Цель прощения себя – пролить свет на иллюзии, страхи и самооценки, которые держали нас в плену, выступая в роли нашего собственного тюремщика… Прощение себя – это тихое рождение. Оно присуще тем моментам, когда сострадание, любовь и слава великого „Я“ рождаются (сами или через нас) из наших непосредственных переживаний и выходят за пределы старых определений»
[55]
Признав в себе жертву и обняв ее, мы открываем выход за рамки тонких оттенков ее определения к истинному исцелению. А глядя в лицо ее уродству, выражаем искреннее уважение к тому, что она пережила, и это служит объединяющей силой. Теперь я притягиваю эту юную жертву к своей взрослой груди, утешая ее и надеясь, что с этого момента никогда больше ее не брошу, а буду держать у самого сердца – всегда. И это самое меньшее, что я могу сделать.
Почему я взялась писать
Опираясь на Сердечный энергетический центр, мне нужно четко сформулировать, что в моей работе должны отразиться не нападки на католическую церковь, а скорее воспоминания о жестоком обращении и последующем исцелении. После своих страстных изысканий я написала академический труд, объединив всю полученную информацию, и эта первая попытка послужила основой для данного исследования. Я искренне признательна этим экспертам-первопроходцам, которые разоблачили насилие, осуществлявшееся веками. Воспоминания об оральном, вагинальном и анальном проникновении в мое детское тело в причудливых и извращенных ритуалах на церковном алтаре и других импровизированных «жертвенниках» заставляют меня думать, что все, оказавшееся на слуху у широкой общественности, это лишь верхушка айсберга реальных событий. Тем не менее я была потрясена – и в то же время испытала облегчение, – прочитав возмутительные в своих неестественных подробностях рассказы, подобные моим воспоминаниям, но озвученные до меня другими.
Эми Берг, редактор и продюсер новаторского документального фильма «Избави нас от лукавого: невинность и вера, которых предали», номинированного на премию «Оскар», говорит: «Повествуя свою историю, спасаешь свою душу, но, выслушивая чужую историю, тоже спасаешь свою душу». В этом фильме 2006 года, созданном на основании документов, рассказывается о том, как Римско-католическая церковь в течение тысячи шестисот лет скрывала педофилию (сексуальное насилие над детьми) в своих рядах, а также об истории одного конкретного священника, отца Оливера О’Грэйди. Кардинал Роджер Махони, который защищал отца Оливера, на момент выхода этого документального фильма «все еще находился у власти, борясь с обвинениями в сексуальной деятельности 556 священников в своей епархии». Он ушел на пенсию в 2011 году, но продолжает вести блог под названием «Личные размышления и опыт почетного архиепископа Лос-Анджелеса».
