– И девицу ты упустил.
– Так не разорваться же мне, – ответил тот растерянно.
– И то верно, – проговорил Наполеонов и решил не распекать оперативника, видя, что он и сам себя казнит.
Они сели на стулья в коридоре и стали ждать молча, время от времени поглядывая на стрелки часов, которые, казалось, приклеились к циферблату. Лишь через полтора часа вышел врач и сообщил, что девушке лучше, хотя состояние по-прежнему довольно тяжёлое.
– Что с ней, доктор?! Ради бога, объясните! – обратился к нему Наполеонов.
– В карточке вашей подопечной написано, что у неё сильнейшая аллергия на миндаль, и она прекрасно знает, что употребление хотя бы крошки миндаля для неё смертельно опасно, но тем не менее…
– Она только кофе пила и ела пирожные, – встрял оперативник.
– Какие пирожные? – быстро спросил врач.
– В вашем кафе возле ворот.
– В том кафе в пирожные миндаль не кладут.
– Откуда вы знаете?
– Знаю, да и цена их, молодой человек, миндаля в составе не предусматривает.
– Быстро в кафе! – велел Шура оперативнику. – Узнай рецептуру и возьми на пробу парочку пирожных.
Оперативник помчался выполнять распоряжение следователя. Вернулся он весьма довольным.
– Не поверите, – сказал он следователю, – я не только узнал, что в этом кафе никогда не добавляют миндаль в бисквит, и купил пару пирожных, но и успел заполучить те, что не доели девушки.
– Не торопятся они убирать посуду, – пробормотал следователь себе под нос.
– Да, на наше счастье, работают ни шатко ни валко, – согласился, расслышавший его слова оперативник.
* * *
В изделиях, купленных на пробу, экспертиза не обнаружила и следов миндаля, зато на двух недоеденных пирожных сверху была миндальная пыль, перемешанная с сахарной пудрой.
Мирославе Шура позвонил ближе к вечеру из своего кабинета. Она выслушала его, ни разу не перебив, и, лишь когда он закончил, спросила:
– Кто это может быть? Только не говори мне, что объявился ещё один неизвестный родственник.
Шура горько усмехнулся и сказал:
– Ты хотела сказать, родственница.
– Всё одно.
– Если ты хочешь знать моё мнение, – вздохнул Наполеонов, – то похоже на ревность…
– Кто её может ревновать?
– Может, не её, а его? – предположил следователь.
– А мне кажется, что это больше похоже на месть. Притом на отложенную месть. Кажется, у итальянцев есть старинная поговорка – «месть – блюдо, которое подают холодным».
– Только итальянцев нам не хватало, – проворчал Наполеонов.
– Твой оперативник запомнил девушку?
– Стройная, высокая блондинка в тёмных очках.
– Да уж, – отозвалась Мирослава, – а узнать он её сможет?
– Бабушка надвое сказала…
– Шура! Мне нужны фото всех девушек Геликанова. У тебя они есть?
– Нет, но Легкоступов нащёлкает и тебе привезёт.
– Хорошо. А тебя сегодня не ждать?
– Нет. Не знаю, насколько задержусь сегодня на работе, но матери я уже сказал, что ночевать буду дома.
– С каких это пор ты стал маме днём названивать? – пошутила Мирослава.
– Ни с каких! Она сама позвонила, спросила, могу ли я сегодня прийти пораньше.
– Ой, Шура, не иначе Софья Марковна снова приготовила для тебя невесту.
– Я то же самое подозреваю, – сердито буркнул он, – и поэтому сказал ей, что буду поздно. И когда она только угомонится?!
– Мама хочет как лучше.
– Как лучше я сам найду, когда мне приспичит жениться.
– Экий ты неблагодарный, – усмехнулась Мирослава.
– Нет чтобы посочувствовать! А она потешается! Подруга называется.
– Прости, Шур, я сочувствую, просто с языка сорвалось.
– Ладно, прощаю, что ж ещё с тобой делать.
– До звонка, дорогой. – И она отключилась.
Наполеонов вздохнул и стал нажимать кнопки телефона, набирая номер фотографа.
– Валерьян?
– Я.
– Ты спишь или мечтаешь?
– Проявляю.
– Зайдёшь сразу, как освободишься, ко мне, возьмёшь адреса и сфотографируешь девушек так, чтобы они были не в курсе, что попали в объектив.
– Девушек? – оживился Легкоступов.
– Напрасно радуешься, может быть, они подозреваемые.
– Реально подозреваемые или только может быть? – улыбаясь в трубку, уточнил Валерьян.
– Хватит мне зубы заговаривать, – рассердился Наполеонов, – задание понятно?
– Так точно, господин следователь, – отчеканил фотограф.
– Ну, так и выполняй.
* * *
Валерьян долго и аккуратно выбирал лучшие ракурсы, фотографируя Инну, Лену и Лизу.
Больше всего его вдохновила Лена Лосева. Он сразу догадался, что молодая женщина ждёт ребёнка, и постарался снять её так, чтобы фотографии отразили её одухотворённость, мягкую улыбку, сияющий взгляд. Впрочем, Лиза Легкоступову тоже понравилась. Наполеонов, давая ему скупую информацию об этой девушке, заметил: «Копается в останках прежних цивилизаций и счастлива».
Валерьяну не без труда удалось из него выудить, что Лиза Карамелькина учёный-египтолог, защитила диссертацию, имеет статьи в русских и зарубежных изданиях. В общем, девушка талантливая и целеустремлённая. В мечтах он уж фотографировал её на фоне пирамид, возле сфинкса, сидящей на верблюде. Но за неимением возможности запечатлеть её среди этой экзотики ограничился пальмой в вестибюле института, фонтаном в сквере, интерьером кафе на набережной и сделал несколько простых фотографий исключительно для Наполеонова, который постоянно вопил:
– Мне эти фотки не для вернисажа, я их в дело подшиваю!
Инна Колокольцева не понравилась Валерьяну с первого взгляда, и он постарался передать на фото те отталкивающие черты её натуры, которые увидел сам. Просматривая дома то, что у него получилось, Валерьян остался доволен результатами своего вдохновенного труда.
Зато Наполеонов, как всегда, был недоволен.
– И что это за художественное творчество? – ворчал он, просматривая фотографии.
Валерьян молча стоял рядом и улыбался.
– Ради бога, сядь, – взмолился Шура, – не могу я, когда такая дылда стоит у меня над душой. – Затем следователь сгрёб все фотографии и сказал: – Впрочем, забирай всё и вези Мирославе Волгиной. Пусть она над твоим художеством корпит. А с меня довольно, устроил тут Третьяковскую галерею.
