После рождения Изы мы поняли, что должны покинуть сквот. Внезапно меня отбросило назад в мироустройство, которое я отверг восемь лет назад, и мое возвращение в этот мир с его правилами и условностями было трудным. Я столкнулся со всем этим прямолинейным мышлением, люди жаловались, что наши дети слишком много шумят. Мне эти люди казались слишком чувствительными, неспособными принять жизнь такой, какая она есть, живущими узколобо. Такой образ жизни вызывает стресс, и когда маленькие дети играют, как положено детям, это им мешает. В какой-то момент мне пришлось обратиться в суд, потому что другие жильцы дома, где мы жили, хотели, чтобы мы съехали. «Дети слишком много шумят», — говорили они. Все это было смешно, но мне стало ясно, что нам нужно что-то менять.
Мы собрали детей и то немногое имущество, которое у нас было, и отправились в Испанию, в горы. Нас отвез мой брат Руди. Мы нашли пристанище в Итургойене, примерно в двадцати пяти милях от Памплоны. Это был большой старый дом. Десять или пятнадцать лет там никто не жил, и вдруг он стал нашим. За арендную плату. Теперь мне нужно было найти работу. Я отправился в деревню и устроился учителем английского. Школа в Эстелле, примерно в девяти милях к югу, нуждалась в ком-то, кто умел бы говорить по-испански и по-английски. В то время я не очень хорошо владел обоими языками, но решил, что знаю достаточно, чтобы выжить. Я заполнил заявление и был счастлив, что меня приняли на работу. Я также начал учиться говорить на баскском языке, который отличается от испанского и очень красив. Изучение баскского языка позволило мне лучше общаться с Олайей, ее семьей и жителями Итургойена и окрестностей.
Баскский народ имеет культурные и политические разногласия с испанским правительством. Долгое время права басков ущемлялись. Испанцы хотят, чтобы все было испанским, чтобы испанская культура была доминирующей культурой региона, но баски — гордый народ с богатыми традициями. Испания в то время все еще восстанавливалась после фашистского режима Франко, который наложил неизгладимый отпечаток на ее культуру. Существовала также «Эускади Та Аскатасуна»
, или ЭТА, баскская сепаратистская организация, которую Испания, Франция, Великобритания, Соединенные Штаты, Канада и Европейский союз объявили террористической группировкой за взрывы, убийства и похищения людей
[33]. ЭТА считала, что борется за свою культурную свободу, но ее методы были экстремистскими. Я полностью за свободу, как я уже ясно дал понять, но я против убийства. Когда речь идет о переменах, я склоняюсь к формуле ненасилия Ганди: нет пути к миру; мир — это и есть путь. Это моя философия.
Помню, в разгар всего этого политического конфликта я спал ночью в доме родителей Олайи в Памплоне, на восьмом этаже, и проснулся от шума. Я выглянул в окно и увидел, что внизу на улице горит взорванная машина; позже сообщили, что в ней погибли три человека. Утром, когда я вышел на улицу, на месте взрыва еще работал Красный Крест. Сначала я не понимал, что эти люди делают, а потом увидел, что они собирают ошметки плоти, похожие на куски бекона, с кустов и деревьев вдоль улицы. Это было тошнотворное зрелище, которое я никогда не смогу забыть.
Для нас — меня, жены и четверых детей — начались трудные времена. Мало того что денег ни на что не хватало, так еще и психическое состояние Олайи начало ухудшаться. Ее Тень, темная сторона, начала обретать очертания и набирать силу. Олайя всегда была такой открытой, экстравертной, совершенно очаровательной, много болтала. Очень трудно видеть, как кто-то, кого ты любишь, живет во тьме и погружается в нее все глубже и глубже. Мы нашли прекрасное место в горах, вдали от городского шума, но недалеко от ее родителей. Я понемногу начал зарабатывать. Но Тень все росла и росла, и мы не могли больше оставаться там, потому что Олайя перестала заботиться о детях, а я один с ними не справлялся. Я отвез Олайю в дом ее родителей в Памплоне и забрал детей в Нидерланды.
У меня опять не было ни дома, ни денег, ни работы, плюс четверо голодных детей, которых надо было кормить и одевать. К счастью, нидерландское правительство дает щедрые социальные пособия, и вскоре мне выделили дом и некоторую ежемесячную сумму. Так жить было можно. Но моей Олайи не было рядом. Она периодически приезжала из Испании, но я никогда не знал, какой она будет. Иногда она становилась замечательной матерью и все было прекрасно, в другие же приезды она валялась в постели весь день и отказывалась что-то делать. Она была подавлена, очень подавлена, и ей становилось только хуже. С четырьмя детьми в возрасте от года до восьми, требовавшими постоянной заботы, мне было трудно найти (и даже искать) работу. А в нашем обществе, если у тебя нет денег, нет средств, ты ничего не стоишь. Но я делал то, что должен был делать, чтобы оставаться сильным ради своих детей. Я практиковал йогу, принимал холодные ванны, занимался дыхательными упражнениями и продолжал верить, что впереди нас ждет светлое будущее.
Это был тяжелый период, но я не отчаивался. Дыхание и холод помогли мне справиться со стрессом, позволили расслабиться и, по крайней мере мысленно, быть свободным. Мой Метод стал для меня практикой, а затем ритуалом, пока я изо всех сил пытался найти место для себя и своей семьи в обществе, которому на нас было, в общем-то, наплевать. Мы с детьми очень любили Олайю, но больше не могли на нее полагаться. Она отсутствовала месяцами, и мы научились полагаться каждый сам на себя и друг на друга. Старшие дети взрослели быстрее, чем мне бы хотелось.
Все изменилось, когда Хавьер — друг, которого я нашел в Стране Басков, — предложил мне работу руководителя туров в испанские Пиренеи. Я и раньше ходил в горы с Хавьером, еще до того, как каньонинг (или барранкизмо, как его называют по-испански) стал популярным видом спорта. В те дни каньоны не были оборудованы для посещения, но мы все равно ходили в них и наблюдали удивительные вещи. Каньоны похожи на живые музеи. Повсюду странные монолиты, скалы и пропасти. Там нет времени. Нет знания. Вместо этого есть только великолепная, тихая энергия — интенсивная тишина, которая мистически воздействовала на меня. Я был уверен, что и многим другим людям понравится исследование каньонов, поэтому согласился работать у Хавьера.
В промежутках между поездками в каньоны мне приходилось искать разные способы заработка. Однажды я стал садовником. Работа меня устраивала, и я получал от нее удовольствие, но вскоре переключил свое внимание на другой бизнес. Я обучал детей безопасно лазать по деревьям в саду и устраивал детские дни рождения с древолазанием, которые стали довольно популярны в Амстердаме. Детям это очень нравилось. Они хотели лазать по деревьям! Они хотели ощутить что-то за пределами своего страха, свободно наслаждаться жизнью и обрести покой. Вот что я видел в их глазах после наших занятий. Они безмятежно сидели в кругу, ели черный хлеб, и ум каждого из них был успокоен.
Нашим детям сейчас, как никогда, нужно лазать по деревьям. Они должны быть Тарзанами. Дерево — учитель. Оно учит древолаза преодолевать страх, правильно двигаться и налаживать связь между умом и телом. Это мгновенное обучение. Дети не могут получить этого ни от одной видеоигры. Они не знают, что это такое, они просто чувствуют. И им нравится, как это ощущается. Дерево живо. Если ребенок сидит на дереве, когда дует ветер, оно качается и ребенок ощущает жизнь. Дети чувствуют глубокую связь, сродство с природой. Ощущают силу. Дети должны проявлять осторожность, и это ведет их в глубины мозга и тела. Они становятся очень чувствительными, внимательными, настроенными на окружающий мир.
