Сейчас он смог понять, что наверняка матери очень несладко пришлось после того, как она отвела его в училище, вырвав из круговерти трактирного быта, от безжалостного хозяина. Но ни разу ни словом, ни жестом она не дала понять маленькому Ри, что страдает. Всегда только хвалила за успехи в учёбе. Всегда. Каждое свидание.
Действительно ли мама вышла замуж и уехала? Или просто не пожелала становиться ему обузой? Ведь она исчезла как раз после того, как сын с гордостью сообщил, что скоро сможет сам её содержать!
У него появилось дело. Сейчас ведь не старые времена, когда люди терялись бесследно. В архивах наверняка можно найти какие-то записи, расспросить старого трактирщика, бывших соседей, старосту улицы. Маму можно найти!
В день, когда такая простая мысль поселилась у него в голове, мастер прозорливо спросил:
- Тебя что-то сильно обрадовало?
- Я вспомнил, что у меня ещё есть долг, - счастливо улыбнулся Хельриг.
- Разве это долг, - покачал головой Зёруу, глядя на сияющего ученика, - это желание твоего сердца, наконец-то вылупившееся из скорлупы твоей гордыни.
Глава 25
Варьяна
Подготовка к открытию сезона обрушилась на меня, как неотвратимое возмездие. Мы повторяли этикет, придворные танцы, шили платье. В моде были кружева, всё нежное, дырчатое и игривое. Доходило до абсурда: модницы шили верхние юбки с подолами из причудливо переплетающихся лент и блузы с такими же рукавами.
Пришлось выдержать настоящий бой при выборе наряда в пользу более закрытого. Герцогиня Лебрисса д‘Орн, папина сестра, возводила глаза вверх, торгуясь со мной за каждую деталь туалета, пока мама не вступилась, напомнив, что вдовий цвет - серый, а платье - самое скромное.
- Вроде бы, ты не в такой уж печали, Яночка, - озадаченно сказала тётя Брисса, - как раз случай расстаться с унылостью, всё-таки бал в императорском дворце служит достаточным оправданием для более яркого настроения.
- Мне не хочется яркого, - отказалась я.
Но тётушка тоже была не из тех, кто быстро сдаётся.
- Это у тебя депрессия, - щегольнула она модным словцом, - лекарь Его Величества авторитетно утверждает, что красивое платье и мужское внимание творят чудеса с женской меланхолией. Скорбный серый - это просто оскорбление Его Величеству. Пошейте платье брусничного цвета, - обратилась она к портнихе и пояснила для меня, - это достаточно сдержанно, но всё же не нарушит атмосферу праздника. А с депрессией надо что-то делать!
Может быть, она и была права. Мне не хотелось ничего яркого, праздничного и, упаси Ярт-Проказник, никакого мужского внимания. А хотелось обратно, в Южную. Ну, или в мамин сад - лежать с братишкой на пледе, рассказывая и слушая всякие истории, и наблюдать за Шипулей с Рессом. Часы, проведённые так, стали для меня самым лучшим временем в Бартоне.
К своему ужасу, я чувствовала, что с каждым днём скатываюсь в какую-то пучину мрачности, беспричинной тревоги и усталости от всего. Из жизни уходили краски, тоска заполняла всё моё существо, и стоило больших сил притворяться при встречах с людьми, даже с Дэйсом. Возможно, друг и заметил бы моё состояние, но он был сильно занят в последнее время, а чем - не рассказывал.
Мама тоже стала тревожиться моим искусственным улыбкам, но я была здорова. Снова поднялся разговор об уходе со службы, конечно, бесполезно. Я совершенно не хотела рассматривать альтернативу.
В конце концов, в ближайший выходной отец вывез нас с Рессом за город, где шумели от ветра деревья, колосились поля, и Ресс носился во всю прыть, как бывало в Южной.
Мы разложили пледы и расставили еду из корзинки, заботливо собранной мамой. И говорили, говорили, говорили... А Ресс периодически подбегал, проверял меня и, убедившись, что всё в порядке, снова исчезал по своим интересам.
Вот тогда мне действительно удалось немного расслабиться. Папа рассказывал, что есть такой эффект - напряжение боя. Люди, пережившие длительную угрозу жизни и серьёзные потери, бывает, долго не могут вернуться к ощущению безопасности и привычной действительности.
- И как с этим справиться, пап? Как ты сам переборол? - заинтересовалась я, потому что в рассказе уж очень сильно ощущалось пережитое.
Отец смущённо усмехнулся:
- Догадалась, умница. Не знаю, подойдёт ли тебе мой способ, но я начал рисовать. Смейся сколько хочешь.
Мне было несмешно. Очень давно не хотелось даже улыбаться. Но отец смог меня всерьёз заинтриговать.
- Прямо настоящие картины? Можно посмотреть?
- Они все уничтожены, - улыбнулся отец, - но оно и к лучшему. Знаешь, никому раньше не рассказывал. Даже Ваюте, благо, это до встречи с ней было. Первая такая картина была... выпуклая.
- Это как?
- Я смешал много тёмных оттенков, но все они казались мне недостаточно чёрными, слишком плоскими. Тогда я стал рисовать поверх них кровавые отпечатки подошв и ладоней, длинные красные полосы, как от перетаскивания смертельно раненных. И снова накладывал на холст всё больше и больше черноты, а потом вспорол его боевым ножом. С последующими полотнами было уже легче. И в какой-то день я вдруг увидел, что на изображении появились светлые мазки.
Мы помолчали.
- Больше ты не рисовал?
- Потом я встретил твою маму.
- А дальше что было? - с проснувшимся любопытством спросила я.
- Я был младшим сыном, которому не светило никакого наследства, кроме аристократического имени, и знал, что военная служба - опасное для жизни занятие. Ваюта училась в академии магии, очень мало рассказывала о себе, зато великолепно изображала полное равнодушие к светским правилам и старпёрским предрассудкам, как она это называла.
- Сложно представить, - сказала я, уже немного зная свою очень правильную маму.
- Да, она была такой. Или хотела казаться, - поправился отец. - Меня отправили на транийскую границу. Она не пролила при мне ни слезинки, смеялась и травила анекдоты. Через три года я её нашёл всё в той же академии, только уже в роли преподавателя, она меня пригласила в гости. К нам вышли мальчик с няней, и Ваюта сказала: «Поздоровайся с папой, сынок».
- Вот это да! - протянула я. Рассказ отца словно бы вывел меня из затягивающего мутного сна. - А я при тебе родилась?
- Да, - подтвердил он, - при мне. Для меня это было сложное время. Умер от лихорадки мой старший брат, так и не успевший завести семью. В одночасье я оказался наследником графского титула и объектом всех отцовских надежд. Он мне долго не давал разрешения на брак, категорически не желая невестку из простонародья. Между тем беременность была тяжёлой, поэтому Ваюта с Риаваром всё время оставались в Бартоне. Я обратился в обход отца к императору, попросту воспользовался тем, что, в первую очередь, офицеры - это воины, а уж потом - чьи-то дети. Прецедентов не было, канцелярия долго отмалчивалась и тянула, однако в итоге личным приказом императора разрешение было получено. Мы должны были пожениться через три месяца после родов.