– Э-эй, Фергус, воздержись! – Я отодвинулся и вытащил носовой платок. – Я уже умывался утром, да и вообще лижутся только дамские собачки, а не свирепые немецкие овчарки!
Джонни откинул голову и засмеялся.
– Вот уж свирепости в нем нет вовсе. Одна нежность.
– Мне такие собаки и нравятся, – заметил я и взял зубной скребок. – Камень на одном из задних зубов. Я его сейчас и сниму.
Покончив с зубами, я проверил уши ауроскопом. Все было в порядке, и я только удалил накопившуюся серу.
Потом я осмотрел лапы и когти. Эти огромные, широкие лапы меня всегда прямо-таки завораживали, хотя, конечно, они и должны были быть такими – ведь они несут тяжесть мощного тела.
– Отлично, Джонни. Только опять этот коготь отрос.
– Тот, который вы всегда подстригаете? Да я и сам заметил, что он длинен становится.
– Он чуть-чуть искривлен, а потому не стачивается при ходьбе, как все остальные. Тебе ведь повезло, Фергус, – гуляешь весь день, а?
Я увернулся от новой попытки облизать мне лицо и наложил щипцы на коготь. Нажать пришлось с такой силой, что у меня глаза на лоб полезли, и только тогда наконец отросший кончик с громким треском отлетел.
– Если бы у всех собак были такие когти, мы бы не успевали запасаться щипцами, – еле выговорил я, задохнувшись. – Как он здесь побывает, хоть меняй их!
Джонни снова засмеялся и положил ладонь на массивную голову бесконечно выразительным жестом. Я взял карту, поставил дату, записал результаты осмотра, а также принятые мною меры и отдал ее Джонни.
– Вот и все. Он в прекрасной форме, и больше ему ничего не требуется.
– Спасибо, мистер Хэрриот, ну так до следующего раза!
Молодой человек взял поводок, я проводил их обоих по коридору до двери и задержался на пороге, наблюдая, как Фергус постоял у обочины, пропустил автомобиль и только потом повел хозяина через улицу.
Они было пошли по противоположному тротуару, но тут их остановила женщина с хозяйственной сумкой и принялась что-то оживленно говорить, то и дело поглядывая на красавца-пса. Несомненно, она говорила о Фергусе, а Джонни поглаживал благородную голову, улыбался и кивал – говорить и слушать про Фергуса он мог без конца.
Около двух позвонил мистер Бартл и сказал, что у Джаспера вроде бы опять начинаются судороги. Забыв про обед, я помчался к нему и повторил инъекцию нембутала. Мистер Бартл, владелец фабрички сухих кормов для крупного рогатого скота, был очень приятным и неглупым человеком.
– Мистер Хэрриот! – сказал он. – Пожалуйста, поймите меня правильно. Я вполне вам доверяю, но неужели вы больше ничего сделать не можете? Я так привязан к этой собаке…
Мне оставалось только безнадежно пожать плечами.
– Если бы это зависело от меня! Но других средств нет.
– А какое-нибудь противоядие?
– Боюсь, его не существует.
– Так что же… – Он страдальчески посмотрел на неподвижно вытянувшегося пса. – В чем, собственно, дело? Почему Джаспера сводят такие судороги? Я в этом не разбираюсь, но мне хотелось бы понять, в чем суть.
– Ну, я попробую объяснить, – сказал я. – Стрихнин воздействует на нервную систему, увеличивая проводимость спинного мозга.
– А что это означает?
– Мышцы становятся более чувствительными к внешним раздражителям, и при малейшем прикосновении или даже звуке они резко сокращаются.
– Но почему собаку так выгибает?
– Потому что мышцы-разгибатели сильнее мышц-сгибателей и в результате спина выгибается, а ноги вытягиваются.
Он кивнул.
– Понимаю, но… Ведь такое отравление чаще всего смертельно? Так что именно… убивает их?
– Они погибают от удушья в результате паралича дыхательного центра или мощного сокращения диафрагмы.
Возможно, некоторые его недоумения остались неразрешенными, но разговор был для него слишком тяжел, и он замолчал.
– Мне хотелось бы, чтобы вы знали одно, мистер Бартл, – сказал я после паузы. – Почти наверняка они при этом не испытывают боли.
– Спасибо! – Он нагнулся и слегка погладил спящего пса. – Значит, ничего больше сделать нельзя?
Я покачал головой.
– Снотворное препятствует возникновению судорог, и нам остается надеяться, что в его организме осталось не слишком много стрихнина. Я загляну попозже, а если ему станет хуже, сразу позвоните, и я буду у вас через несколько минут.
На обратном пути мне пришло в голову, что те же причины, по которым Дарроуби был раем для любителей собак, превратили его в рай и для их отравителей. Повсюду вились соблазнительные зеленые тропинки – по берегу реки, по склонам холмов и среди вереска на вершинах. Сколько раз я сочувствовал владельцам собак в больших городах, где их негде прогуливать! У нас в Дарроуби в этом смысле никаких затруднений не возникало. Но и для отравителя тоже. Он мог разбрасывать свою смертельную приманку буквально где хотел, оставаясь незамеченным.
Я заканчивал дневной прием, когда зазвонил телефон. В трубке раздался голос мистера Бартла, и я спросил:
– Опять начались судороги?
– Нет. – Он помолчал. – Видите ли, Джаспер умер. Он так и не очнулся.
– А… Мне очень жаль.
Меня охватило тупое отчаяние. Седьмая собака за неделю!
– Во всяком случае, благодарю вас, мистер Хэрриот. Я понимаю, что спасти его было невозможно.
Я с тоской повесил трубку. Он был прав: никто ничего тут сделать не мог бы, такого средства не существовало. Но мне от этого легче не становилось. Если животное, которое ты лечишь, погибает, значит ты потерпел поражение. И это тягостное чувство долго не проходит.
На следующий день мне пришлось поехать за город; жена фермера встретила меня на крыльце со словами:
– Вас просили сейчас же позвонить в приемную.
Трубку сняла Хелен.
– Только что пришел Джек Бримен со своей собакой. По-моему, опять стрихнин.
Я извинился перед фермершей и на предельной скорости помчался назад в Дарроуби. Джек Бримен был каменщиком. Какую бы работу ему ни поручали – чинить дымоходы, крыши, ограды, – он всегда приходил в сопровождении своего белого жесткошерстного терьера, и юркая собачка весь день вертелась между штабелями кирпича или обследовала окрестные луга.
Джек был моим хорошим знакомым – мы с ним часто пили пиво у «Гуртовщиков», – и я сразу узнал его фургон у крыльца Скелдейл-хауса. Пробежав по коридору, я увидел, что он стоит нагнувшись над столом в смотровой. Его песик лежал на столе в позе, которой я так страшился.
– Джим, он умер…
Я поглядел на мохнатое тельце. Оно было неподвижно, глаза остекленели. Ноги судорожно вытянулись на полированной поверхности стола. Зная, что это бесполезно, я все-таки нащупал бедренную артерию, но, конечно, пульса не обнаружил.
