– Если не обещал, то пообещает. Он думает, мы насильно выдадим вас замуж во Францию.
– Я надеюсь, господин мой отец так со мной не поступит.
– У меня самого такого намерения нет. Я не могу дать гарантий, воля короля превыше всего, но вам лучше положиться на мои усилия, чем лезть в ночи по веревочной лестнице и пускаться по морю в решете.
Она отворачивается.
– Дайте мне письмо, – говорит он. – Письмо посла.
Она берет со стола пухлый пакет с лентой и протягивает ему. Печать сломана.
– Быть может, вы желаете его прочесть и затем передать королю?
– Другое письмо, – говорит он.
Мария колеблется, но лишь мгновение. Молча, не глядя ему в лицо, вынимает письмо из книги и протягивает. Оно без печати. Но прочитать его она не успела.
– Что у вас за книга?
Он переворачивает и смотрит. Это Травник. На фронтисписе дикарь и дикарка, оба покрытые густой шерстью, держат щит с инициалами печатника.
– У меня такой есть. Книга издана десять лет назад, ей не помешали бы поправки. – Он листает страницы, смотрит гравюры. – Но скоро у нас будет другое чтение. Архиепископ Кранмер отправляет мне новый перевод Писания.
– Еще один? – вяло спрашивает она. – Это, должно быть, третий за нынешний год.
– Кранмер говорит, он правильнее предыдущих, и уверен, что господин ваш отец разрешит его печатать.
– Я не против Писания. Не думайте так.
– Я велю прислать вам книгу из первого тиража. Вам стоит изучить заповеди. Чти отца. Поскольку мать скончалась.
Екатерина, прости ее Господи. Екатерина, которую Бог упокоил. Екатерина, которая не могла доносить детей до срока, однако выродила это жалкое существо, что сидит, опустив распухшее от зубной боли лицо, не поднимая на него тусклых глаз.
Он думает про ее испанскую бабку в сверкающей кирасе, зерцало участи неверных. Изабелла выезжает на поле; Андалузия трепещет.
В канун Троицына дня, после так долго откладываемого плавания, шотландский король сходит на родной берег. У молодой жены-француженки лицо такое, будто ее всю дорогу выворачивало наизнанку. Свидетели рассказали, что она упала на колени, нагребла в ладони литской земли и поцеловала.
В Тауэр заключили некоего Уильяма Даливела, последователя Мерлина и короля Якова. Он распространял пророчество, что шотландский король придет, изгонит Тюдоров и будет править двумя королевствами. Еще он утверждал, что видел ангела.
В прежние времена его бы сочли счастливцем, но в наши дни Даливела вздернули на дыбу.
Корнуольцы просят вернуть им святых, разжалованных по недавним постановлениям. Без праздников верующие оторваны от календаря, дрейфуют в океане одинаковых дней. Он думает, что просьбу можно удовлетворить: это древние, малопочитаемые святые, деревяшки с облупившейся краской и бесформенные каменные столбы, не досадившие королю ни словом, ни делом. Не то что всякие Бекеты, чьи гробницы распирает от рубинов, гранатов и карбункулов, словно их кровь пузырится из-под земли.
Июнь, второй сеанс.
– Король будет стоять на этом ковре, – постановляет Ганс.
Слуги раскатывают ковер перед их ногами – его башмаками кордовской кожи, изящными красными башмаками мастера Ризли, почтенной обувью лорда Одли и сэра Уильяма Фицуильяма. Ковер из числа кардинальских; он, лорд Кромвель, наклоняется развернуть угол.
– Что, все они? – спрашивает лорд-канцлер. – Вместе на этом ковре? Король, королева и его августейшие родители?
Ганс награждает его убийственным взглядом:
– Отца я помещу за ним. Августейшую матушку – за нынешней королевой.
Он спрашивает:
– Какими вы напишете старых короля и королеву? В каком возрасте?
– В вечности у них нет возраста.
– Полагаю, есть другие портреты, которыми вы сможете руководствоваться.
– Разве мы не создали вам галерею? – спрашивает Ганс. – Целую комнату утраченного.
Да, но это больше похоже на игру, думает он, игру в королей, их лица – подсказки. Никто не может сказать, что они выглядели так или не так. Слишком давно они жили и умерли.
Ганс начинает шагами размечать сцену. Отец здесь, ближе к центру, но на переднем плане Генрих. Между двумя родителями я помещу колонну, говорит мастер Гольбейн, либо мраморный постамент…
– Вроде алтаря? – предлагает лорд Одли.
– Он захочет, чтобы там были слова, Ганс. Восхваляющие его.
– Слова пусть придумает лорд Кромвель.
– Мастер Ризли, – говорит он, – запишете для памяти?
Однако Зовите-меня уже набрасывает варианты.
Входит король, и все поворачиваются в его сторону. Ему надо пройти через всю галерею, и его словно немного шатает, как будто пол под ногами мягкий.
Фиц что-то шепчет. Он на него шикает.
– А, Кромвель, – говорит Генрих. – Лорд-канцлер. До меня дошел слух, что Франциск умер.
– Боюсь, слух неверный, – говорит он.
Лицо у короля бледное, одутловатое. Он не решается спросить, мучает ли того нога. Генриху не понравится, что низшие, такие как Ганс, услышат вопрос, а тем более ответ.
– Сегодня тут света побольше, – говорит король. – Норфолк мне написал, что в Йоркшире каждое утро заморозки. А у нас розы цветут!
Зовите-меня говорит:
– Где Норфолк, там всегда заморозки.
Генрих улыбается:
– Зефиры его не овевают. А молодой Суррей, он пишет, страдает от упадка духа. Сам я всегда считал, что действия прогоняют меланхолию, и уж вроде бы Говардам есть чем себя занять…
– Герцогу лучше остаться в Йоркшире, – говорит Фицуильям. – Северяне принимают его лучше, чем кого-либо другого.
Томас Говард говорит, что еще одна зима его убьет. Однако до сентября ему придется потерпеть. Не хочет же он оказаться в Лондоне в разгар чумы? На прошлой неделе похоронили сто двадцать человек.
– А что слышно про Гарри Перси? – Король задумчиво чешет нос; он ждет, когда графский титул Перси вернется короне. – Пошлите молодого Сэдлера глянуть, как он там умирает.
Ризли всем видом беззвучно возмущается: не его, ваше величество, отправьте меня!
– Если только вы сами не хотите его навестить, милорд хранитель печати? Впрочем, граф боится вас с давних времен, не хочу обвинений, будто вы напугали его до смерти.
– Я не делал графу ничего дурного, – говорит он.
Перед глазами возникает картинка: Зовите-меня у смертного одра, снимает верхнее платье, засучивает рукава, берет подушку…
Король зовет:
– Ганс, где вы? Мы готовы. Сегодня надо закончить наброски, иначе вам придется за мной гоняться. Я не стану мешкать в Уайтхолле, когда могу быть на охоте…
