– Да, клялись, – отвечает Брэндон. – Иначе мы не подписали бы договор. Однако, – мягко продолжает герцог, – по-моему, дело сделано бесповоротно.
– Мы можем оттянуть свадьбу, – говорит Фиц. – Кромвель так считает. Хоть я не вижу смысла.
– Мне дурно служат, – говорит Генрих. – Можете встать, джентльмены, я не вижу смысла с вами заседать. Кромвель, прогуляйтесь со мной.
– Ну, теперь вы ее видели, – говорит Генрих. – Ведь я же был прав?
Он отвечает:
– Все согласны, что она очень милая дама. И мне представляется, что у нее царственные манеры.
Король фыркает:
– Мне судить, что царственное. – Берет себя в руки. – Насчет ее губ я, возможно, ошибся.
Свежие, как вишня. Алые от природы. Он решает не говорить этого вслух. Обнадеживает, что Генрих готов признать ошибку хотя бы в мелочи.
Другие советники отстали, но королевские стражники идут близко и вынуждены затворить уши.
Он осторожно произносит:
– Вы считаете, она не такая, как на портрете, сэр?
– Я не виню Ганса. Он нарисовал ее так хорошо, как мог, учитывая… – король прикладывает руку к груди, – броню. Она такая высокая и деревянная.
– Рост придает ей величия.
– Вы не разглядывали ее туфли? – спрашивает король. – Думаю, они на высоких подошвах. Скажите ее женщинам, у нас в домах навоза нет. Не знаю, зачем ей это.
Одежду и обувь можно сменить, говорит он, а король отвечает:
– Вы все мне это твердите. Но знай я заранее то, что знаю сейчас, она бы не вступила в мое королевство. Это вопрос…
Король качает головой. Похлопывает по одежде, как будто нащупывает сердце.
Понедельник, пятое января. Двое приближенных Анны, Олислегер и Гохштеден, приходят в его покои в северной половине дворца и торжественно клянутся, что Анна свободна от других брачных обязательств и не позднее чем через три месяца все нужные документы будет найдены. Их предложение остаться в Англии Генрих отверг, добавив, что свита Анны чересчур велика и они могут забрать часть соотечественников с собой. Все видные свитские джентльмены, решившие уехать, получат на дорогу по сто фунтов.
Соглашение составлено, и они ставят свои подписи со стороны Англии: Кранмер, Одли, он сам, Фицуильям, епископ Тунстолл.
Кранмер с осунувшимся лицом идет в покои королевы, за ним переводчик несет Библию. В Библии, если заглянуть, есть картинка, на которой король раздает Писание народу. Подданные толпятся в нижней части страницы и кричат «Vivat Rex!»
[68]и «Боже, храни короля!» – причем низшие сословия явно предпочитают английский.
Король хмуро смотрит на советников и удаляется в личные покои. Входят музыканты, настраивают инструменты, начинают играть.
Возвращается Кранмер, говорит, Анна без колебаний присягнула, что совершенно свободна от каких-либо брачных обязательств.
– Она сказала, что делает это с радостью, и, благодарение Богу, присягнула быстро и уверенно, чуть не вырвала книгу у меня из рук, так хотела угодить вашему величеству. Она желает сочетаться с вами браком без промедления.
Он думает, она боится родственников. Того, что те скажут, если ее отошлют назад.
Генрих стонет:
– Так ничего не исправить? Неужто я должен совать голову в ярмо?
Он правильно угадал, что по эту сторону Ла-Манша невеста получит новое имя. С корабля она сошла Анной, но здесь ее между собой называют Нэн, как ту, другую, будто у короля со всеми его сокровищами нет в запасе лишнего слога.
Утро вторника, дождь, заседание совета назначено на семь часов. Сам он обычно начинает работать в шесть, но сегодня велел не пускать просителей и приносить только срочные депеши из-за границы.
Мастер Ризли сидит на краешке стола, смотрит, как он облачается для свадьбы.
– Каких депеш вы ждете, сэр?
Кристоф надевает ему через голову рубаху.
– Я памятую, что император – вдовец. – Он просовывает голову в ворот. – Не исключаю, что на этой неделе он объявит о браке с француженкой.
Если это случится, то подогреет аппетит Генриха к молодой жене.
– Упаси бог! – восклицает Зовите-меня. – Там с императором Уайетт, его дело такого не допустить.
– Пусть похитит даму, – предлагает Кристоф. – Прочтет ей сонет. Покувыркается с ней в придорожной гостинице. Вернет императору порченый товар.
В королевских покоях советники говорят приглушенными голосами, словно у ложа умирающего.
Уильям Кингстон:
– Милорд, это же неправда? Будто наш король невзлюбил даму с первого взгляда?
Он подносит палец к губам. Он только что выписал Анне первую из дарственных грамот, которые в дальнейшем обеспечат ей доход. У нее будет свой двор, такой же, как у короля. Ее гофмейстер – граф Рэтленд. У нее будут прелаты и пажи, прачки и пирожники, виночерпии и хлебоносцы, лакеи и конюхи, счетоводы и землемеры. Когда прибудут представители Клеве, он намерен подробно это все изложить, потому что вчера они ясно видели недоброжелательство в каждом взгляде и жесте англичан. Он надеется, что не даст истолковать это как оскорбление, которое они передадут нашим союзникам.
Входит Фиц:
– Полагаю, нам по-прежнему нужны, как их, квасцы?
– Да, – отвечает он. – И друзья. Друзья нам нужны, как никогда прежде.
Осенью он говорил советникам, что квасцы добывать очень трудно. Нужно вгрызаться в недра гор, подпирая выработки крепями. Теперь он объясняет Фицу: нужны тяжелые молоты и железные кирки. Проще всего – пускать в дело взрывные устройства.
– Рудокопы называют их «патерностеры» – потому что, когда такое устройство взрывается, вы подпрыгиваете и кричите: «Боже Отче Вседержителю!»
Однако Фиц не слушает – ловит звуки из соседней комнаты.
Наконец выходит король в мантии золотой парчи, затканной серебряными цветами.
– Где милорд Эссекс? Он должен сопровождать невесту. Он опаздывает, что она подумает?
– Позвольте мне? – нехотя предлагает Фиц.
Король говорит:
– Это должен быть неженатый мужчина. По какому-то обычаю ее страны, который она непременно желает соблюсти. – Взгляд Генриха останавливается на нем. – Идите вы, лорд – хранитель печати.
– Я недостоин, – отвечает он.
Генрих говорит:
– Достойны, милорд, коли я так говорю.
Распахивается дверь. Прихрамывая, входит Генри Буршье – старый Эссекс. Озирается:
– Что такое?
– ВЫ ОПОЗДАЛИ! – орут придворные.
