Умолкает, поворачивается к клевским послам:
– Господа, вам приятно будет узнать…
– Да, ваше величество? – Они ловят его слова.
– Я отправил королеве morgengabe, так, кажется, вы это называете, утренний дар в соответствии с обычаем вашей страны. Мы передадим вам точное исчисление цены.
Они надеялись услышать больше, однако король затворил уста. Даже о часах ничего не сказал. В другой день Генрих восхитился бы такой игрушкой, разглядывал бы механизм, попросил бы другие такие же, на сей раз с его портретом на крышке. Однако сейчас король лишь смотрит на них со вздохом, натужно улыбается и отдает часы придворному.
– Спасибо, милорд Кромвель, у вас всегда что-нибудь новое. Хотя не всегда такое новое, как хотелось бы.
Короткая пауза. Король кивает ему:
– Пропустите.
Он смотрит в растерянности. Что пропустить? Затем спохватывается и уступает дорогу:
– Ах да, конечно.
Идет за королем.
Иногда с Генрихом лучше держаться весело, запросто, словно вы сидите в «Колодце с двумя ведрами» за пинтой испанского вина. Он думает, я бы сейчас пропустил кубок-другой, будь передо мной испанское вино. Или рейнское. Аквавит. Уолтерово пиво.
– Как вам понравилась королева?
– Она не нравилась мне раньше, а теперь не нравится еще больше.
Генрих оборачивается через плечо. Никто к ним не приблизился. Они одни, как в пустыне.
Король говорит:
– У нее отвислые груди и дряблый живот. Когда я их потрогал, мне не захотелось остального. Я не верю, что она девственна.
Что за нелепица!
– Ваше величество, она никогда не отходила от матери…
Он пятится. Ему хочется сбежать ради собственной безопасности. Краем глаза он видит, что вошли доктор Чамберс и доктор Беттс в скромных врачебных шапочках и длинных мантиях. Король говорит:
– Я побеседую с моими врачами. Никто не должен услышать об этом ни слова.
Никто не слышит от него ни слова, когда он отступает, давая королю дорогу. И никто с ним не заговаривает, все расступаются, пока он идет через присутственную залу, через кордегардию и прочь с глаз.
Первыми к нему приходят врачи. Он читал письмо Уайетта и теперь откладывает его вместе со сценами, которые оно вызвало в воображении, далекими, но явственными. Уайетт рядом, даже когда в чужих краях, особенно когда в чужих краях. Его письма – подробный рассказ о дипломатических встречах. И все же, как бы ты ни вникал в написанное, чувствуешь: что-то от тебя ускользает; затем придет другой и прочтет то же самое иначе.
Беттс прочищает горло:
– Милорд Кромвель, нам, как и вам, король запретил говорить.
– А что тут можно сказать? Мы обсуждали бы девственность королевы. Если такие разговоры и уместны, то лишь с духовником в исповедальне.
– Что ж, – говорит Беттс. – Вы знаете, я знаю и король знает, что в таких неудобосказуемых вопросах ему случалось ошибаться. Он считал девственной вдовствующую принцессу Екатерину, хотя она была замужем за его братом. Позже он изменил свое мнение.
Чамберс добавляет:
– Он считал Болейн непорочной, потом обнаружил, что она утратила целомудрие еще во Франции.
Беттс говорит:
– Он знает, что грудь и живот ничего не доказывают. Однако сегодня утром он в подавленном состоянии духа, потому что стыдится. Другой раз у него, возможно, получится, и тогда все будет иначе.
Чамберс хмурится:
– Вы так думаете, собрат?
– Всем мужчинам случается потерпеть неудачу, – говорит Беттс. – И не смотрите так, будто это для вас новость, лорд Кромвель.
– Меня тревожит, чтобы он не повторил свое обвинение, будто она не девственница, – отвечает он. – Потому что в таком случае мне придется действовать. Впрочем, если он говорит, что она ему не нравится, неприятна…
– Так он говорит.
– …если он признает, что потерпел с ней неудачу…
– …то у вас затруднение иного рода, – заканчивает Беттс.
– Не думаю, что он поделился с кем-нибудь, кроме нас, – говорит Чамберс. – Может быть, с одним-двумя своими джентльменами. Капелланом.
– Но мы опасаемся, что новость вскоре станет общим достоянием, – говорит Беттс. – Посмотрите на его лицо. Кто-нибудь скажет, что это счастливый новобрачный?
И еще хотелось бы знать, говорила ли с кем-нибудь Анна?
– Мне стоит его ободрить. – Из головы нейдет необходимость отправить деньги в Йорк. Он думает, я не хочу быть сейчас с Генрихом, но оставлять его на других опасно. Я должен ходить за ним по пятам, как демон. Вслух говорит: – Что мне сказать клевским послам?
– А им надо что-нибудь говорить? Пусть королева сама даст им отчет.
Чамберс говорит:
– Вряд ли она станет жаловаться на короля. Она слишком хорошо воспитана. И, возможно, наивна.
– Или, – добавляет Беттс, – понимает, что дурное начало еще можно исправить. Я посоветовал королю сегодня остаться в собственной спальне. Воздержание усиливает аппетит.
– В прежние времена наутро показывали простыню, – говорит Чамберс. – Хорошо, что теперь так не принято.
Однако по королевскому лицу все видно без слов. Только подумать, сколько людей толпилось в Рочестере, когда он прискакал подогреть любовь. Увидев Анну, король сразу увидел себя в зеркале ее глаз. И в тот же миг стало ясно: не будет между ними любви и нежной дружбы. С того мига короля не занимало, что обнаружится у нее под одеждой: просто груди и щелка, волосатые складки кожи.
Он идет к Джейн Рочфорд:
– Мы думаем, ничего не произошло.
– Что говорит Анна?
– Анна ничего не говорит. По-вашему, мы должны были утром вызвать переводчиков?
– Есть женщины, которые могут переводить.
Он сам их нашел.
Джейн говорит:
– Думаю, и нам, и ей разумнее помалкивать. Если у него не получилось, лучше никому этого не знать. На что годятся такие сведения?
– Вы правы, – говорит он. – Они ничего не стоят. Так что имейте в виду – сведения больше не имеют цены.
Рочфорд поворачивается к нему спиной, как будто сдается. Говорит:
– Мы считаем, он на нее лег. Думаю, он засунул в нее два пальца. C’est tout
[71].
Собрался совет. От королевы никаких известий. Немецкие приближенные, и дамы и господа, посетили ее и вышли по виду совершенно спокойные. Очевидно, мы живем в двойной реальности, какую опытные придворные умеют поддерживать. Много лет, уж и не упомнить сколько, английский король был прекрасным юношей. После долгих лет брака выяснилось, что он все это время был холост, а покойники мучились в чистилище и лепные святые двигали глазами. Теперь советники несут двойное бремя: знают, что король потерпел неудачу, и притворяются, будто тому всегда и во всем сопутствовал успех.
