Генрих говорит:
– Они считают, я ее принуждаю?
– Да.
Генрих смотрит на него:
– И?
– И я полагаю, со всем почтением к вашему величеству, что вам лучше отказаться от своего решения и отправить герцога восвояси. Иначе вы сделаете ровно то, чего ждут ваши враги, а это неудачная политика.
Эдвард Сеймур прикрывает рот. Слышен смешок.
Генрих поджимает губы. Потом говорит:
– Очень хорошо. Я сделаю для Филипа что-нибудь еще. Возможно, награжу его орденом Подвязки. – Трет переносицу. – Не стоит разрушать его надежды. Скажите, что он может вернуться в Англию. Скажите, я всегда буду рад видеть его в какую-нибудь еще не назначенную дату.
– Государь, ваша дочь никогда не выйдет замуж, – говорит Норфолк. – Кромвель разрушает все предлагаемые ей браки.
Король встает. Одной рукой придерживается за стол, другой трет грудь. Они все тоже на ногах, готовы преклонить колени; иногда Генрих этого ожидает, иногда – нет.
Норфолк говорит:
– Хотите опереться на мою руку, государь?
– Зачем? – говорит король. – Скорее я поддержу вас, Томас Говард, чем вы меня.
Перед королем распахивают дверь. Зовите-меня входит и замирает. Только тут они видят, что герцог Суффолк по-прежнему сидит, раскачиваясь взад-вперед.
– Бедный Гарри, бедный Гарри, – стонет герцог. Слезы бегут по его щекам.
Седьмого января король спит один, как предписали врачи. В следующие две ночи джентльмены сопровождают его в спальню королевы.
Приходит доктор Беттс:
– Лорд Кромвель, по-прежнему ничего. Я сказал его величеству не заставлять себя.
– Во избежание вреда для монаршего здоровья, – добавляет Чамберс.
– Он сказал, что все равно будет посещать ее опочивальню каждую вторую ночь, – добавляет Беттс. – Чтобы не пошли слухи.
Чамберс говорит:
– Он утверждает, что от нее дурно пахнет. Возможно, вам стоит поговорить с ее служанками. Сказать, чтобы мыли ее хорошенько.
Он отвечает:
– Поговорите с ними сами, если желаете. – Ему видится, как Анну замачивают и намыливают, трут в Темзе и бьют ею по камням, полощут ее и отжимают. – Я ручаюсь жизнью, что она девственница.
– Об этом он вроде больше не упоминал, – говорит Чамберс. – Теперь лишь повторяет, что она ему омерзительна. Однако, по его словам, он по-прежнему мужчина. Во всяком случае, способен излить семя. Если вы намерены женить его снова, вас это должно утешить.
Доктор Беттс шепчет:
– У него были… вы нас поймете… duas pollutiones nocturnas in somne
[72].
– То есть он считает, что смог бы с другой женщиной, – добавляет Чамберс.
– У него кто-то на примете?
Он думает: я как Чарльз Брэндон, мне стыдно за такие разговоры.
На следующем заседании совета лорд-канцлер говорит:
– Если король и королева любезны друг с другом днем, это поможет унять слухи. И тут, я думаю, на них обоих можно положиться.
– Когда он был женат на другой и у него с ней не получалось, он винил ведьм, – говорит Фицуильям.
– Суеверие, – отвечает Кранмер. – Он больше в такое не верит.
– Итак, Кромвель? Что делать? – спрашивает Норфолк.
Он отвечает:
– Я всегда заботился лишь о его благе.
Он краем уха ловит, как молодой придворный – Говард, разумеется, мальчишка Калпепер, – говорит другим:
– Если король не справится с новой королевой, за него это сделает Кромвель. А почему нет? Все остальное он за короля делает.
Молодые люди смеются. Его встревожила не насмешка, а то, что они и не думают приглушить голос.
У него чувство, что пол в зале совета надо посыпать песком – чтобы впитывал кровь. Это как champ clos на турнире, место, огороженное, дабы отделить бойцов от зрителей. Король смотрит с высокой башни, оценивает каждое их движение.
Поздно вечером он пишет Стивену Воэну. Рассказывает то же, что и другим заграничным друзьям: король и королева веселы, все за них радуются.
Я лгу даже Воэну, думает он.
Ричард Рич спрашивает:
– Какие новости от вашей дочери в Антверпене?
– Никаких, – отвечает он.
Рич говорит:
– Может, оно и к лучшему. У короля острый нюх на ереси. Вы столько путешествовали по свету, милорд, что у вас могут быть и другие, неведомые вам отпрыски. Вы когда-нибудь об этом думали?
– Да, Вулси раз или два об этом упоминал.
Он думает: если Женнеке захочет ко мне приехать, неизвестно, смогу ли ее принять.
Он выпроваживает Рича, и сразу входит красный от смущения Ризли – видно, что подслушивал.
– У этого человека нет никаких чувств, одно честолюбие.
То же самое говорит про тебя Рич, думает он. Однако, покуда я у власти, вы оба стараетесь для меня изо всех сил. Я должен на вас полагаться, даже если не вполне вам доверяю. Я не могу работать в одиночку. У Сеймуров собственные интересы, что естественно. В это странное время Суффолк – мой доброжелатель, но Суффолк тупица. Рассчитывать на поддержку Фицуильяма я не могу, он борется за себя и перекладывает обвинения на меня. Кранмер боится, он всегда боится. Латимер в опале. Роберту Барнсу я не доверил бы его собственную жизнь, не то что свою. Книги советуют нам опасаться слабых людей больше, чем сильных. Однако перед лицом короля мы все слабы, даже Томас Уайетт, не испугавшийся льва.
У главного советника в королевстве должны быть великие замыслы, однако он час за часом корпит над будничными делами. В городе полно немцев – официальных и неофициальных посланников, – уверенных, что он сделает короля достойным союзником Лютера. Лорд Кромвель, говорят они, мы знаем, это вы день ото дня смягчаете законы прошлого лета.
– Мы знаем, что вы желаете более полной реформации. Вы верите в то же, что и мы.
Он указывает на короля, стоящего в отдалении:
– Я верю в то же, что и он.
В Остин-фрайарз он идет навестить леопарда. Это самка. Дик Персер знает ее привычки, ее угрюмые повадки и опасную игривость.
– Дик, – говорит он, – не думай, будто можешь с ней подружиться. Не думай, что она тебя пощадит.
Он смотрит на леопардицу, та смотрит на него. Золотые глаза моргают. Она зевает, но каждый миг думает об убийстве – это выдает подергивание хвоста.
Дик спрашивает:
– Как вы думаете, что бы она сказала, если бы могла говорить?
