– Вы считаете меня суеверным, – говорит Генрих. – Вам не понять. Как бы ни оскорбляли меня Поли, я связан с ними нашей общей историей.
Путы истории можно ослабить, думает он.
– Если было преступление, это старое преступление. Если был грех, он давно утратил новизну.
– Вам не понять моих забот. Да и откуда?
И правда, думает он, откуда? Духи не преследуют Кромвелей. Уолтер не встает по ночам – в руке кружка с элем, чекан в поясе, – чтобы бражничать у причалов, показывая Патни свои сбитые кулаки. У меня нет истории, только прошлое.
– Но если я не в силах понять вас, что я могу для вас сделать, сэр?
– Ступайте к Маргарет Поль. Она в Лондоне. Выясните, знает ли она о книге своего жалкого сына. Знает ли его брат.
– Уверен, они станут отрицать.
– Я спрашиваю себя: что вам известно? – Глаза короля останавливаются на нем. – Вы не так потрясены, как я.
– Вспомните, ваше величество, за что в былые времена меня приблизил милорд кардинал. Не за мои познания в законах, законников вокруг было пруд пруди. А за мои связи в Италии. Я ценю моих итальянских друзей. Пишу им письма, а они пишут мне.
– Если вы знали, почему не остановили его?
– Я мог помешать Реджинальду отослать книгу вашему величеству. Но он был полон решимости изложить свои мысли. Помешать ему отослать книгу папе я не в силах.
Генрих отпихивает книгу от себя:
– Он клянется, что существует единственная копия, и она перед вами. Но почему я должен ему верить? Через два месяца книгу напечатают, и ее будут читать все, кому не лень. Возможно, именно сейчас ее читают папа и император.
– Думаю, Карла он должен был предупредить. Если ему предстоит возглавить вторжение, к которому призывает Поль.
– Они никогда не сойдут на английский берег, – говорит Генрих. – Я съем их живьем.
Все отступает, боль, сомнения и затаенная ревность, терзавшие Генриха последний час. Он ударяет по книге кулаком, и кровожадный огонек в глазах не дает забыть: псы едят псов, но никому не под силу поглотить Англию. Король встает с кресла, и ты думаешь, сейчас он велит принести Эскалибур.
Но дни великанов и героев миновали.
Он говорит:
– Людей в ливреях Полей видели в Хансдоне с посланиями для леди Марии, хотя мы не можем утверждать, что она их прочла. И Куртенэ тоже там, хотя леди Марии запрещено принимать…
– Куртенэ? Лорд Эксетерский собственной персоной? – Король потрясен.
– Нет, его жена. Думаю, леди Мария не могла не впустить ее в дом. Вы же знаете Гертруду Куртенэ.
– Ничего, видит Бог, я найду на нее управу. Она исчерпала мое терпение. Скажите Эксетеру, что он больше не состоит в совете. Мужчина, неспособный управиться с женой, не может править государством. – Генрих хмурится. Перед его мысленным взором мелькают лица. – Что скажете насчет Рича?
Он предпочел бы уменьшить число членов совета, но еще один советник, умеющий считать, не помешает.
– Отлично. Можете ему сказать.
Ричард Рич в королевском совете! Он видит Томаса Мора, который вертится в могиле, словно цыпленок на вертеле. Словно одержимый тем же видением, Генрих показывает на фолиант:
– Поль утверждает, что я погубил Мора и Фишера. Пишет, что не смел меня обвинять, его останавливала верность престолу, но, когда пришла весть об их смерти, он воспринял ее как божественное послание.
– Ему следовало счесть ее посланием от меня.
Генрих отходит к окну и говорит:
– Верните Реджинальда. – Фигура короля смутно отражается в оконных стеклах, разделенных свинцовым переплетом. Кажется, будто платье давит ему на плечи и он не в силах возвысить голос, упавший до шепота. – Обещайте ему что хотите. Дайте любые гарантии. Заставьте вернуться в Англию. Я хочу посмотреть ему в глаза.
В караульной перешептываются королевские советники. Он подходит ближе. Советники замолкают. Он обводит их взглядом:
– Надеялись, что он даст мне по голове, как Заплатке?
Слухи о книге Поля успели просочиться. Генриху книга не понравилась, в ней короля называют Нероном.
Уильям Фицуильям говорит:
– Поль не мог бы найти худшего времени. Все это ударит по Марии, если Генрих решит, что она причастна.
– А также по семье Полей, – добавляет лорд-канцлер Одли. – И всем знатным семействам. В том числе Куртенэ.
– Эксетер больше не в совете. Вы вместо него, Рич.
– Что? Я?
– Поддержите его, Фицуильям.
– Исусе! Спасибо! – восклицает Рич. – Спасибо, лорд Кромвель.
– Вас выбрал король. Думаю, ему понравилось то, что вы сказали про Авессалома.
– Что? – спрашивает лорд-канцлер. – Сына царя Давида? Который запутался волосами в ветвях дерева? Что сказал о нем Рич? Где сказал?
Кто-то отводит лорда Одли в сторонку, объясняет.
Рич выглядит изумленным.
Фицуильям говорит:
– Сухарь, вы знали об этой книге.
– Я влез в голову Реджинальду, словно червяк в яблоко.
– Когда? Когда вы узнали? – гадает Фицуильям.
Рич говорит:
– Неудивительно, что в последние недели вы держались так самоуверенно. С такой-то картой. Теперь не стоит опасаться, что король снова обратится к Риму.
– А юноша-то схватывает на лету, – замечает он Фицуильяму.
Он признает, что уже год наблюдает за Полем, который застрял в Италии. Истерзанный собственными словесными излияниями, Реджинальд пишет и зачеркивает. Вносит поправки, дописывает, делая еще хуже. Но наконец письмо подписано – чернила просушены песком, листы свернуты и перевязаны, посланец найден. Смерть Анны Болейн ускоряет развитие событий. Вероятно, Реджинальд размышляет так: «Ныне, когда решимость Генриха поколеблена, когда он готов раскаяться, я пригрожу ему проклятием и заставлю вспомнить о Риме». Возможно, он добился бы своего, если бы смягчил аргументы, но Реджинальд не понимает Генриха как человека и еще меньше понимает разум и волю правителя.
– Я с ним встречусь, с Полем, – говорит он.
Вспоминает молодого ученого, юношу не высокого и не низкого, не худого и не полного, вспоминает его приятное широкое лицо. Невзрачный облик Реджинальда не вяжется с замысловатым и бесполезным устройством его разума, заставленного полками и нишами, где хранятся сомнения и неуверенность.
– Однажды я над ним посмеялся, – говорит он.
Юноша разглагольствовал о том, что народами должна управлять добродетель. Согласен, заметил он тогда, но советую вам больше читать, чтобы возместить недостаток практического опыта. Итальянцы знают толк в подобных материях.
