– Ты – мое призвание, песня, ставшая судьбой. Боль забвенья раннего знал Орфей, преданный тобой.
Скрипки раздирали, тревожили, обнажали мучительный восторг сердца. Ободзинский раскинул руки. Все напряженнее и напряженнее с каждым тактом:
– Стань моей Вселенною, – объял голосом все пространство зала, – Смолкнувшие струны оживи!
Боясь шелохнуться, с трепетом и страхом зрители следили за певцом. Не в силах сдерживаться, где-то рыдали. И Неля, прикрыв рот рукой, вытирала слезы.
Закончил концерт под грохот аплодисментов.
Черная «Волга» ожидала у выхода. Певца быстро провели на улицу, посадили в машину.
– Счастье, что мы переехали, – хмыкнул он Неле, расстегивая дубленку. – представляешь, не дай бог кто узнает, где я живу…
– Ты как? – она ошеломленно глядела на него, сама не своя.
– Нормально, – ответил спокойно. – Отделался оторванной пуговицей.
– Я про концерт. Я сегодня подумала… что ты…
– Что я?
– …избранный, что ли. Столько людей с ума свести.
– А ты этого раньше не понимала? – Он иронично улыбнулся и вышел из машины, чтобы открыть жене дверь.
У подъезда, прислонившись к стене дома, стояла елка, снесенная соседями вниз после рождественских праздников. Уже порядком осыпавшаяся, она еще распространяла сладковатый запах сосны.
По хрустящему белому снегу Ободзинские поднялись в шестнадцатиэтажку и скрылись в подъезде.
С начала зимы они жили в новой квартире.
Скинув в дверях ботинки, Валерий поспешил в гостиную. Барная стойка, обитая красной кожей, празднично опоясывала огромное, во всю стену, зеркало. Над деревянной столешницей с двух сторон таинственными грибами возвышалась парочка блестящих красно-бурых плафонов. Из-под элегантных шляп лился теплый приятный свет.
– Выпьем! – Валерий сбросил дубленку на бархатный диван, оставшись в брюках и блузе с декольтированным вырезом. Оборки-воланы прикрывали кисти рук. Он мигом очутился за баром, где пряталось множество полок. Быстрым движением налил себе газировки и, рассматривая разнообразие фирменных напитков, выбрал из богатых недр бара французский ликер для Нели:
– Помнишь, я обещал тебе горы богатств?
Неля поправила подол темного строгого платья и, присев на высокий пуф, неотрывно следовала глазами за мужем, как он похаживал барином по мягкому большому ковру. Роскошные гранатовые портьеры слева от входа спускались до пола тяжелыми волнами. Багровые обои одевали стены и потолки комнаты, наполняя уютным таинственным полумраком.
– Я всего достиг. Сам! – взвил муж руки над головой. – У кого, например, такая квартира в Союзе? Невероятно! Ты понимаешь, с какого дна я поднялся!
– Дна? – изумленно спросила жена. – Ты никогда не стыдился своего прошлого. Тебе нравилось у Домны, и друзья-одесситы…
– Да потому что сравнивать было не с чем! – оборвал он, испытав неясную досаду. Неля не поддержала его. Напротив, будто пыталась вернуть на какое-то свое место, которое ему не предназначалось. – Что тебя пугает? Деньги? Роскошь? Смешно! Вот получил человек все, а радоваться страшно? Все кажется, накажут его? А ведь нужно уметь не только заработать, нужно уметь достойно принимать дары. Только трусы бояться жить!
– Папа! – выбежав из спальни, Анжелика помчалась к отцу и крепко прижалась к его груди. За дочерью последовала мама. Еще заспанная, она слегка щурилась на зеленый свет в коридоре.
– Богословский не хочет, чтоб ты с другими записывался? – тихо спросила Неля, осторожно переводя тему.
– Да мне оно и не нужно, – Валера отмахнулся. Теперь раздражало все. – О чем ты вообще? Я работаю сейчас с людьми иной категории!
Он скривил гримасу, словно спросила она что-то глупое, бестолковое. И, отодвинув дочь, строго посмотрел на свою мать:
– Почему ребенок не спит? – провел пальцами по черной стенке. – Пыль на шкафах. Не можете убрать? Я работаю до ночи. Всех вас кормлю. Вы хоть что-то можете сделать?
– Валерчик, готовили же…
Слегка опустив голову, Неля поставила недопитый ликер на столешницу бара. Помолчав, она взяла Анжелику за руку и повела в комнату. Мама поспешила за ней.
Никто не разделил с ним его радость, его победу. Когда человеку плохо, сочувствующих хоть отбавляй. А как порадоваться за тебя – никого! А ведь он для них живет. Чтоб жена, ребенок, родители ни в чем не нуждались! Хотел им сказочную жизнь подарить…
Телефонный звонок прервал накал, готовый вырваться волной негодования.
– Валер, ты зачем развращаешь советскую молодежь? – смеясь, на том конце провода отозвался Шахнарович и с нескрываемым восхищением заголосил:
– То, что ты вытворял… Это никому не снилось. Тебя же все бабы хотят!
– Завидуешь? – Валера облокотился на черное пианино, купленное у английского посла.
– Так меня штук пять девок выловило после концерта. Прямо-таки на полусогнутых пришли, – шаловливо зашептал Пал Саныч. – Просили, чтобы к тебе провел.
– Сам не воспользовался? Мог бы хорошо время провести, – подтрунивал Ободзинский, вместе с тем нарочно выказывая безразличие. – А я-то что? Я человек семейный.
– Одно другому не мешает, Валерка!
Понаслушавшись восторгов Шахнаровича, певец заулыбался. Важно закурил Мальборо и перевел взгляд на зеркало, где, будто генерал в погонах, отражался черный лаковый шкаф с золотыми вставками. Он величественно и уверенно стоял у стены, с гордостью, словно награды выставляя сверху дониза заставленные книгами полки с полным собранием Гоголя, Пушкина, Толстого. Все женщины мечтают быть с Ободзинским. Как все-таки Неле повезло с ним. А разве ценит?
Накинув пиджак на плечи, Валера вышел на лоджию и тоскливо облокотился на перила балкона. Перед ним предстал целый город, расцвеченный огнями горящих окон и светом фонарей. Высотка гостиницы «Ленинградской» сияла сказочным замком. И он представил себя там, в кругу красивых женщин, с бокалом дорогого коньяка. Распущенные нимфы нежно выдыхают дым сигарет ему в лицо.
Жизнь манила, звала, искушала, а он стоял один, не зная, куда деть нерастраченную энергию, что бурлила в крови. В свои тридцать три достиг небывалого. Только что, час назад, он был богом. А сейчас что? Игра кончилась? Лечь спать? Погасить жизнь?
Теперь Ободзинский приводил к себе в дом, как в музей, Кохановского, Лещенко, Антонова.
В один из дней пожаловал Френкель показать новую песню к готовящемуся альбому. Ловкими движениями Ян закрутил круглый стул, уменьшив его под свой рост, и сел за инструмент. На пианино горели свечи в бронзовых канделябрах, сплошь в фигурных наплывах воска, капли которого иногда стекали на черную лаковую панель фортепиано. Танец мерцающих свечей отражался на блестящей поверхности пианино.
Лишь вчера, лишь вчера
Все иначе было.
А теперь вечера
Холодом пронзило.
Наигрывал Френкель, а Валера со смутной досадой поймал себя на том, что ему скучно.
