Физически я присутствовал на празднике, но мыслями был далеко. Есть такое выражение: родители могут быть счастливы только тогда, когда счастлив их самый несчастный ребенок. Боюсь, это чистая правда.
Ко мне подбежала запыхавшаяся Дэйзи.
– Ты нужен нашей команде, – сказала она. – Пойдем.
Она схватила меня за руку и заставила участвовать в игре.
В течение следующей недели снова не было никаких вестей, а потом Ник позвонил своему крестному. Тот пригласил его к себе в дом, расположенный в окрестностях Твин-Пикс. Придя в ужас от внешнего вида Ника («Подует ветер посильнее и просто унесет его»), он приготовил ему тушеное мясо, которое тот жадно проглотил. Он умолял Ника обратиться за помощью. Ник уверял, что с ним все будет хорошо, что он уже не употребляет, что ему просто нужно пожить немного одному. Когда Ник ушел, мой товарищ позвонил нам.
– По крайней мере я заставил его поесть, – закончил он свой рассказ.
Прошло еще две недели, и опять никаких вестей, только постоянное состояние тревоги.
Снова я обзванивал тюрьмы, чтобы узнать, не арестовали ли его. Снова я обзванивал отделения неотложной помощи. Потом мы узнали, что брат Карен видел его – или ему показалось, что видел, – на Хейт-стрит. Он сидел, съежившись на углу улицы, вид у него был бомжеватый, дерганый и подозрительный.
Я был в совершенно невменяемом состоянии: ничего не понимал, сходил с ума от страха. Вся моя прошлая жизнь не подготовила меня к этой парализующей тревоге, когда не знаешь, где находится твой сын. Я представлял себе Ника на улицах Сан-Франциско, загнанного, как дикий зверь, раненого и доведенного до отчаяния. Подобно некоему свихнувшемуся анестезиологу, который руководит операцией на собственном мозге, Ник пытается управлять потоком наркотиков в своем организме, чтобы словить кайф. Но очень быстро речь начинает идти уже не столько о состоянии эйфории, сколько о том, чтобы избежать адских мучений абстинентного синдрома, или «ломки».
В ящике его старого письменного стола я нашел запись в дневнике, где перечислено дневное «меню»:
11/2 г спида (метамфетамина?);
1/8 унции грибов;
2 клонопина;
3 кодеина;
2 валиума;
2 дозы экстази.
Я закрыл дневник и ушел из его комнаты. Сел в кабинете и попытался заставить себя писать. Но на меня напал полный ступор. Карен пришла в кабинет, увидела, что я сижу, уставившись в пространство, и вздохнула. В руках у нее был листочек бумаги.
– Взгляни, – сказала она, протягивая мне оплаченный чек.
Он выписан на имя Ника. Корявая подпись – явная подделка.
– Он не стал бы этого делать…
Говоря это, я понимаю, что ошибаюсь.
Карен искренне любит Ника, но она в шоке, она оскорблена и рассержена.
– Бедный Ник, – говорю я. – Он бы этого не сделал, если бы был в здравом уме.
– Бедный Ник?
Она разгневанно повернулась и собралась уйти. Я крикнул ей вслед:
– Но это не Ник.
Она посмотрела на меня и покачала головой. Ей не хотелось снова слушать это. Я больше не мог искать и находить оправдания его поступкам.
Прошло еще несколько ночей, полных терзаний и страха.
И вот вечером, когда дети заснули после того, как Карен прочитала им очередную историю из «Тысячи и одной ночи», сама она легла в постель с газетой, а я писал в кабинете, мне послышался какой-то звук.
Неужели открывается входная дверь?
С колотящимся сердцем я пошел посмотреть, в чем дело, и в коридоре столкнулся с Ником.
Он едва пробормотал «привет» и поспешно прошел мимо, направляясь в свою комнату. Но остановился, когда я окликнул его:
– Ник? Где ты пропадал?
Мой вопрос вывел его из себя, и он огрызнулся:
– В чем проблема?
– Я задал тебе вопрос: где ты был?
Он продемонстрировал невероятное возмущение, потом оглянулся через плечо, пробормотал: «Нигде», – и пошел дальше.
– Ник!
Я последовал за ним, вошел в прокуренную красную пещеру, где Ник стал выдвигать и задвигать ящики комода. Потом он обшарил глазами книжные полки и шкаф. На нем была полинявшая красная футболка и рваные джинсы. Шнурки на красных кедах «перселл» были развязаны, носки отсутствовали. Ник действовал лихорадочно. Он явно что-то искал: вероятно, деньги или наркотики.
– Что ты делаешь?
Он злобно взглянул на меня.
– Не волнуйся, – процедил он. – Я ничего не употребляю уже пять дней.
Я схватил его сумку, которую он поставил на кровать, расстегнул молнию и начал обшаривать карманы одежды, вытряхивать носки, одеяла, раскрутил фонарик. В нем были только батарейки. Пока я все это лихорадочно проделывал, Ник стоял, опершись о дверной косяк, равнодушно наблюдая за мной, скрестив руки на груди. Наконец с едва заметной горькой усмешкой он сказал:
– Можешь остановиться. Достаточно.
Он собрал в кучу одежду, запихал обратно в сумку.
– Я ухожу.
Я попросил его сесть и все обсудить.
– Если ты собираешься снова говорить о клинике, то тут говорить не о чем.
– Ник…
– Мне нечего сказать.
– Ты должен попробовать еще раз. Ник. Посмотри на меня.
Он отвел глаза.
– Ты впустую растрачиваешь свою жизнь.
– Это моя жизнь, как хочу, так и растрачиваю.
– Не выбрасывай ее на помойку.
– А нечего выбрасывать.
– Ник!
Он протиснулся мимо меня и, не поднимая глаз, небрежно бросил:
– Мне жаль.
И поспешно прошел через холл.
Проходя мимо Карен, он сказал:
– Привет, мам.
Она непонимающе уставилась на него.
Карен стояла рядом со мной, все еще держа в руках газету. Мы смотрели из окна, как он уходил все дальше по безлюдной улице.
Что я мог сделать, кроме как остановить и попытаться переубедить его?
Мне хотелось удержать его. Я боялся мучительной пустоты и тревоги, которая вновь будет преследовать меня и отнимать последние силы. И тем не менее я ничего не сделал.
На часах было четыре утра. Сон испарился. Я знаю, что так просыпаются и многие другие родители наркозависимых детей, пропадающих неизвестно где.
Еще одна бесконечная ночь. Внезапно я вспомнил, что сегодня день рождения Ника. Моему сыну исполняется двадцать лет.
Я старался подавить острое желание пересмотреть свои действия и раскритиковать себя задним числом. Наверняка я мог попробовать что-то сделать. Нельзя было отпускать его. Надо постараться его найти.
