Сгорбленная фигура на знакомой скамейке с трудом, едва заметным движением повернулась на звук их шагов, и он увидел лицо, очень похожее на то, которое когда-то приходило к нему во сне. Все старые люди похожи друг на друга…
— Подумать только, — задумчиво произнесла старая женщина, — все вышло по-моему. Я так и чувствовала, что мы еще встретимся с вами.
Он согласно кивнул ей:
— Я тоже знал это. Вы здоровы, моя дорогая?
— Спасибо, сынок, — тихонько поклонилась она. — Видишь, раз могилки ухожены, прибраны, значит, и я еще на ногах. Ты мог бы и не передавать мне деньги, я бы и так все равно приходила к твоим девочкам… Я ж говорила тебе: мне это не в тягость.
Он отрицательно качнул головой, сам не зная, с чем пытается не согласиться, а она перевела цепкий, чуть слезящийся взгляд на молча стоящую рядом Натали.
— Вот говорят: Бог дал, Бог и взял, — протянула она еле слышно. — А ведь забывают люди, что случается и наоборот. Бог взял у тебя все, сынок, но он же и дал тебе, верно? Вот дочь у тебя появилась, и жена, значит, будет…
Алексей не смог ничего ответить ей, да старуха, кажется, и не ждала ответа. Как странно, что она сразу назвала Натали его дочерью… Как странно, что девочка рядом с ним, показавшаяся Лиде неоспоримым доказательством его любовного романа, у этой женщины стала свидетельством возрождения его отцовских чувств… Разный духовный опыт, разное и отношение к нему было… Но главное было в другом. Просто старуха, сидевшая сейчас перед ним на заснеженной скамейке, обладала чудесным умением видеть его, Алексея Соколовского, чувствовать его, понимать его душу. Когда-то такой талант, наверное, был и у Лиды, иначе она не смогла бы дать ему столько счастья и столько горя. Но теперь она ушла из его жизни навсегда. И, вздохнув глубоко-глубоко, он мысленно отпустил ее на волю и пожелал ей счастья.
Натали меж тем уже зашла за ограду и спокойно, красиво разложила на могилах цветы, которые они вместе выбирали с ней для Ксюши и Татки. Жена смотрела на Алексея со своего портрета чуть насмешливо и очень по-доброму, а дочка показалась ему еще более юной, нежели выглядела на этой фотографии всегда. «Вот видите, — тихо шевеля губами, сказал он им. — Видите, как бывает? Я уже не один. Я знаю, вы не можете сердиться на меня за это. Дороже вас у меня все равно никогда никого не будет. Но позвольте мне иметь еще хоть что-нибудь дорогое в жизни!.. Иначе жизнь моя просто закончится — а вы, я знаю, не хотели бы этого…»
Он очнулся, когда старуха, имени которой он так и не узнал, уже уходила, растворяясь в голубоватой дымке морозного дня. Почти слившись с деревьями парка, она обернулась, как и в тот, самый первый раз, и крикнула ему слабым, но отчетливым голосом:
— Видишь, вот она, родная кровь!.. Кровь или душа родная — все равно это. Как я думала, так и вышло…
Уже темнело. Короткий, последний день ноября подернулся сумеречной пеленой, когда они вернулись домой. Натали не тревожила Алексея разговорами и расспросами, она усиленно хмурилась отчего-то и, похоже, напряженно обдумывала какие-то свои дела. А Алексей весь вечер не мог отделаться от странной мысли, что старуха на кладбище пыталась сказать ему то же, что и бабушка своим дневником, и Эстель единственной своей ночью, и Натали своим неожиданным разговором на кухне…
Внешние события, катастрофы, несчастья, потери влияют на наши судьбы ничуть не больше, нежели одно только слово, одно чувство — мимолетное или нет, неважно, — один только взгляд. Запах шиповника, сумасшедшая острая боль от его шипа, которая кажется тебе сладкой лишь оттого, что в этот миг тебя целует другой человек, — и вот уже твоя судьба решена навсегда. Один только шиповник — как всего лишь минута наедине с почти незнакомой женщиной в незнакомом парижском саду; одна мольба, не вовремя вознесенная к небу; одно слово, сказанное или не сказанное тобой. Или один телефонный звонок, прозвеневший как раз тогда, когда ты мысленно произнес имя женщины, набравшей только что твой номер…
— Эстель! — крикнул он в трубку, не дожидаясь, пока неизвестный абонент назовет себя. — Я все решил. Я завтра же подпишу контракт, и к Рождеству я буду в Париже. С вами, с тобой…
— Хорошо, Алеша, — откликнулся сквозь помехи и шум телефонной связи ее нежный, неизвестно когда, каким чудом успевший стать для него любимым голос. — Мы очень ждем тебя!
