Он ждал. Беттан появилась через четверть часа. Она набросилась на Синдре со спины и рассмеялась. А когда попыталась пощекотать Синдре бок, он ощутил в полной мере, какая пропасть отделяет его от остальных пасторов общины Кнутбю. Как будто окружавшее его плотное облако вдруг рассеялось, и Синдре стало легче дышать.
Он рассказал о письме.
– Зачем они его написали? – удивилась Беттан.
Она ведь знала о вещих снах Синдре, предрекавших Микаэле близкую смерть. При этом не верила ни в откровения, ни в пророчества, будь то Синдре или самой Эвы – так во всяком случае ему казалось. Поэтому поступок автора письма оставался за гранью ее разумения.
– Я не знаю, – ответил Синдре. – Кто-то хочет напугать Микаэлу. Или меня.
– Но зачем кому-то понадобилось вас пугать?
– Просто из злобы.
– Проще было бы подложить вам в постель лошадиную голову. – Беттан прыснула, но быстро посерьезнела снова: – А тебе не кажется, что письмо написала Анна?
Синдре не рассказывал Беттан об инциденте с молотком, но она, конечно, слышала, что говорили в связи с этим в Кнутбю. Анна Андерсон исчезла навсегда – так отвечал Синдре, когда его спрашивали. Она неважно себя чувствует, вернулась домой, в Смоланд. Так будет лучше для всех, мы будем за нее молиться.
– Такое возможно, – ответил Синдре на вопрос Беттан, – хотя, честно говоря, на нее не похоже. Совсем не ее манера выражаться.
– Тогда, может, это сделал ты, Синдре?
Беттан была серьезна, и он ответил в том же духе:
– Зачем мне все это надо?
– Чтобы напомнить о своих пророчествах и заодно отстраниться от них, сделать вид, что угроза исходит откуда-то извне.
Синдре заглянул ей в глаза, но Беттан, похоже, искренне недоумевала – «Это ведь ты, да?» Ее никак нельзя было назвать тонким аналитиком, при этом ее аргументы время от времени действовали обезоруживающе. У Беттан не было своих версий, которые нужно было защищать, но именно в этом и заключалась ее главная суперспособность. Синдре оставалось только завидовать ее самодостаточности.
Он снова ощутил прилив нежности к этой женщине, но на этот раз это было не плотское желание и не страсть. Любовь Синдре стала сдержанней и глубже, что можно было бы считать проявлением ее коварства. Но что если это Беттан Синдре ждал всю свою жизнь. Что если именно ей суждено вытащить его из всей этой грязи. Она, во всяком случае, того стоила.
Так думал Синдре.
– Это сделал кто-то, кто знал о пророчествах Леннарта Аронсона насчет смерти Микаэлы, – сказал он, продолжая начатую беседу. – И он решил, что пришло время им исполниться. Этот человек всего лишь подтвердил слова Господа. В наших глазах, я имею в виду.
65
Анна Андерсон лежит в комнате на втором этаже и слушает, как птицы царапают крышу. «Эти звуки они издают кончиками перьев, – думает она. – А когда соскальзывают вниз, теряя равновесие, скребут когтями черепицу, а потом взлетают, хлопая крыльями, садятся на конек, и все начинается сначала».
Их все больше. Они знают, в какой комнате живет Анна, и намеренно собираются над ней. Но до сих пор их было не так много. Трудно подсчитать, что-то около дюжины. А может, штук пятнадцать. Это же двадцать килограмм живого веса! Их громкие, пронзительные крики доходят до Анны в виде мощной вибрации воздуха.
Весь день она слушает их возню. Птиц все прибывает. Еще немного – и на крыше обнаружится добрая сотня кричащих, прыгающих существ.
Сколько же их все-таки должно быть, чтобы это наконец произошло? Чтобы вся черепица слетела на землю? Анна представляет себе дождь черепичных осколков, которые покрывают клумбы с цветами и газон. После этого птицы снесут просмоленные планки, на которых держалась черепица. У них такие сильные клювы, острые хвосты и мощные когти. Они вытащат по кусочку стекловаты, дальше только тонкий потолок будет отделять их от Анны.
Она запрокидывает голову и смотрит вверх. Ждет, когда осыпется штукатурка и между потолочных бревен просунется первый клюв. Поначалу это будет маленькое черное пятнышко, которое Анна примет за муху. Потом добавится еще одно и еще – и весь потолок покроется трещинами.
Надо бы бежать, но в теле Анны совсем не осталось силы. Она не может двинуть ни рукой, ни ногой.
– Анна!
Она вздрагивает.
– Спускайся, еда готова!
Спуск по лестнице для нее – путешествие во времени. С каждым шагом Анна становится моложе и входит на кухню тринадцатилетней. Папа Таге повязал передник вокруг круглого живота. В руках сковородка, взмах которой указывает на место за столом, куда он приглашает Анну сесть.
– Блины! – провозглашает папа Таге.
Анна улыбается, больше про себя. Эти минуты – короткий просвет в непроглядном мраке ее будней. Папа Таге любит ее и заботится о ней, но Анна уже неспособна принять мирскую любовь. Вся ее жизнь проходит в ожидании прощения.
Она садится за стол, который папа Таге накрыл для нее.
– Варенье? – спрашивает он. – Или просто сахар?
У Анны нет сил ни отвечать, ни думать. Она больше не доверяет своему чувству времени. Ей кажется, что она уехала из Кнутбю только вчера и в то же время, что никогда в жизни не покидала стен этого дома. Просто однажды она снова появилась на пороге, и папа Таге впустил ее, не задавая вопросов. Похоже, он успешно справлялся с ее молчанием, папа Таге сильный.
Анна знает, что пасторы давно вернулись из Гонконга. Синдре снова объявился, он звонил и слал СМС. Анна не отвечала.
Иногда она совершала прогулки. Поднималась к кемпингу возле озера Юртшё в высоких резиновых сапогах с цветочным рисунком и дождевике до пят поверх шерстяной кофты. В это время года на берегу никого не было, вода в лагунах и лужицах замерзла, так что птицам стало удобно на нее садиться. Стоило встать, зажмурив глаза и раскинув по сторонам руки, и они начинали слетаться. Анна решила, что это кондоры с красными головами и огромными, мощными крыльями. Ветер срывал с нее дождевик и угрожающе свистел в голых кронах деревьев возле воды. Мороз щипал щеки, и Анна замирала. Она чувствовала их запах задолго до того, как они появлялись, – запах пепла.
Их можно было принять за ласточек, когда они высоко парили в небе. Но потом они опускались – стремительно, по спирали приближались к земле, круг за кругом. Их черные тела увеличивались, ложились распластанными крыльями на потоки воздуха. Анна могла видеть их даже с закрытыми глазами.
Птицы садились на траву и становились неуклюжими в сравнении с тем, какими величественными выглядели в небе. Кружили вокруг Анны, а она думала о том, что запросто смогла бы их приручить, – научить летать клином или приземляться, где она скажет.
Но только не сейчас, когда птицы беспокойно снуют по земле, без какого-либо видимого порядка. Они ведут себя, как стокгольмские голуби, которых Анна никогда не понимала. Одни срываются с места и вдруг исчезают, другие садятся на деревья и жалобно на нее смотрят. Чего они хотят от нее? Почему все так же прилетают на ее зов?
