– Вы полагаете, что император Ламберт в набожности превосходит епископа Рима? -нахмурился Стефан.
Теодора на мгновение запнулась, поняв, что допустила ошибку, но ее острый ум тут же нашел выход:
– Никоим образом, Святейший. Просто ваше решение, а значит высочайшее решение святой Церкви, преследует цель преодоления комплекса проблем, созданных Формозом, как в части христианского, так и в части светского управления. Ваше решение мудро и многосложно, но может быть неверно истолковано человеком с чистыми, но поверхностными мыслями, тем, кто оценивает только то, что очевидно глазу, но не разуму.
– Хорошо, что вас не слышит герцогиня, – улыбнувшись, отметил папа. В душе он был очень благодарен гостям за предоставление ему аргументированной задержки в воплощении опасного предприятия, затеянного им.
– Представляется, Ваше Святейшество, разумным, если суд над Формозом состоится в январе следующего года. Закончатся рождественские и крещенские праздники, Рим к тому времени опустеет, все враги будут пребывать в своих епархиях и резиденциях, а расхлябанные дороги в этот период даже при всем их желании не смогут обеспечить им быстрый доступ к Риму. Сейчас же следует заверить все стороны, в чьих руках судьбы Италии, в вашем желании не нарушать сложившуюся расстановку сил, – предложил Сергий.
– Да будет так. Прошу вас, досточтимый Сергий, и вас, мессер Теофилакт, доложить о нашем решении всем, кто сегодня присутствовал на совете, – подвел черту папа.
Пришлось запастись терпением на долгих три месяца. Впрочем, все это время, заговорщики не бездействовали. Были отправлены гонцы с письмами к Арнульфу Каринтийскому, Беренгарию Фриульскому, императорам константинопольским Льву и Александру
80. Все письма были наполнены пожеланиями здоровья адресатам, уверениями в их поддержке со стороны Рима и его Церкви, дарами с мощами святых. Особенный упор делался на последнее – дарить частицы останков достойных сынов Церкви уже давно и прочно вошло в обычай, монархи Европы благоговейно встречали реликварии из Рима, и даже византийский император, чья империя не так давно погружалась в еретическую пучину иконоборчества, склонял голову при внесении святых останков в храмы Константинополя. Как водится, не обходилось и без злоупотреблений, намеренных или трогательно простодушных. В свое время супруга базилевса Маврикия
81 наивно попросила у папы Григория ни много ни мало, как уступить ей голову Апостола Павла, на что великий понтифик, едва не задохнувшись от ярости, ответил, что не только прикасаться к мощам, но и смотреть на них Небо запрещает под страхом смерти, что таковая смерть недавно постигла нескольких монахов, дерзновенно взглянувших на мощи Апостола, что для обретения чудодейственной силы и благости достаточно лоскута ткани, положенного рядом с мощами. Помимо лоскута и в качестве бонуса богобоязненной царице, папа Григорий предложил ей опилки с цепей Апостола Петра, причем в сопроводительном письме своем сокрушался, что порой Небо, осерчавши на мир за какие-то грехи, не дает возможности соскоблить с этих цепей ни стружки
82. Священные опилки и лоскут в итоге благополучно прибыли в Константинополь, однако нам совершенно неведомо, осталась ли сим подарком довольна императрица.
Что до нашествия в Рим паломников, о котором упоминала Теодора, то эти традиции также насчитывали уже почти четыре века, практически с момента падения Западной империи. Римские папы постепенно концентрировали в своем городе сокровища христианской религии и культуры, что впоследствии принесло Риму как материальные блага в виде пожертвований пилигримов, так и дополнительный вес аргументации папских притязаний на первосвященство в Церкви. Все это в результате приводило к усилению роли римского папы в судьбах Европы, множило его богатства и заставляло считаться с почти безоружным городом даже самых свирепых монархов и их многочисленных армий.
С начала декабря ручейки паломников потекли в Рим. Ворота Рима каждый день принимали десятки благочестиво настроенных людей из Африки, Византии, королевств империи франков, из далекой Британии, из захваченной магометанами Испании. Многие в религиозном порыве при виде римских крепостных стен опускались на колени и последние мили до вожделенных святынь ползли, растирая колени в кровь, дабы хоть частично разделить боль и страдания многих достойных христиан, нашедших свою гибель в этом городе. В те времена укрепилось мнение, что совершивший паломничество в Рим и прикоснувшийся к мощам Апостолов Петра и Павла, получал прощение любых грехов, и рай обязательно распахивал перед ним ворота. В итоге поток паломников представлял собой странную и гремучую людскую смесь, состоявшую из земных страдальцев, религиозных фанатиков и настоящих преступников. При этом последние пользовались чуть ли не самым большим уважением в обществе, так как считалось, что эти люди нашли в себе силы переломить дьявольские искушения, в свое время толкнувшие их на путь грабежа или убийства. Они не скрывали ранее содеянного, напротив, при устройстве на ночлег в каком-нибудь монастыре охотно предъявляли аббату документ от своего местного священника, удостоверявшего факт их преступления и предписывавшего совершить покаяние в Риме. «Не суди и не судим будешь», как правило отвечали им аббаты, размещая их на всякий случай подальше от аркариев
83 , винных погребов и женского пола.
Папа Римский Стефан ежедневно проводил почти все свое время, встречая подобные делегации паломников, раздавая им хлеб и деньги, распространяя на их головы благословение Церкви. Ближе к вечеру благочестивый порыв имел обыкновение во многих сердцах угасать, а в некоторых еще и уступать место бесовским искушениям, благо таверны Рима всегда славились своим изобилием, а его женщины пронзительной красотой и условной сострадательностью к страстям человеческим. Так что к закату дня одним из самых деятельных людей в городе становился Теофилакт, у которого, в отличие от папы Стефана, основным увещевательным оружием было не слово Божие, а, как правило, плеть и холодные подземелья темницы на Квиринальском холме.
Никак себя не проявляли в это время и враги сполетской партии. Император Арнульф по-прежнему боролся со своими болячками в Вероне и посему молча проглотил выдворение своего внебрачного сына Ратольда из Рима. По всей видимости, поняв, что тактическое сражение за Рим им безвозвратно проиграно, он и его армия собирались с силами и просчитывали такую стратегию, чтобы со временем не дать сполетцам ни одного шанса на достойное сопротивление. Кроме того, Арнульфа реально пугала перспектива отлучения от церкви Стефаном, а, стало быть, надлежало действовать дипломатично, по крайней мере, в настоящий момент. Беренгарий Фриульский, выторговав себе значительные преференции на встрече с Ламбертом, и вовсе был несказанно рад воцарившемуся политическому штилю, который до поры до времени покрывал тайной его клятвопреступление перед Арнульфом. Дело со свадьбой Ламберта с Гизелой замерло на самом старте, о чем, правда, ни одна из сторон особо не сожалела, полученные потенциальными супругами портреты своего визави, мало чем отличающиеся друг от друга из-за догматических правил тогдашней живописи, были безжалостно сданы в скринии
84. Византия, как обычно, была погружена в собственные проблемы и все более радостно воспринимала известия, что итальянские хлопоты оплачивает кто угодно, но только не она. Спокоен был и Беневент, благо Ламберт вовремя осознал свою ошибку и сполна расплатился с южанами деньгами и землей. Оставались, конечно, сарацины в Гарильяно, но это уже становилось перманентной проблемой для Италии, сравнимой с зубной болью – неприятно, но на судьбы коронованных особ покамест не влияет. Ну и, наконец, были еще и формозианцы, но они в настоящий момент не имели ни одного сколь-либо значительного повода для развязывания конфликтных действий – настолько грамотно сполетцы и византийцы обосновались в Риме. В итоге пресвитерам Теодору, Романо Марину, Иоанну и их сподвижникам оставалось только бессильно биться головами о стену и ждать удобного случая перехватить инициативу.
