Адальберт был искренне рад перемене темы.
– Думаю, что римскими новостями будет больше возмущена его богобоязненная супруга, но и ее возмущение не выйдет дальше стен фриульского замка. Для самого же Беренгария ничего, по сути, не меняется, ведь он ранее обо всем договорился с Ламбертом. Разве что теперь появляется смысл в ускорении приготовлений к свадьбе Ламберта с его Гизелой.
– А что Беневент, Иврея?
– Для местных князьков совершенно точно ничего не произошло. Они как мутили воду в каждом водоеме, так и будут мутить.
– Византия?
– Лишний повод для местных патриархов позубоскалить над западными варварами. И это на сей раз будет абсолютно заслуженно.
– Ну а Арнульф?
– Если справится со своими болезнями, то Рим летом гарантированно увидит его полчища. И тогда не позавидуешь ни Стефану, ни Ламберту, ни Беренгарию, если последний, конечно, вовремя не переметнется на более сильную сторону.
– А ваша участь?
– Буду сохранять нейтралитет. В финансировании Риму будет отказано. Хватит! В конце концов, почему именно Тоскана должна оплачивать все авантюры многочисленных наследников Карла Великого, наплодившихся по обе стороны Альп?
– Весьма мудро, мой милый друг. Только столкнув лбами двух львов, появляется шанс на выживание у слабого оленя.
– Благодарю покорно, милейшая Теодора, за сравнение. Оно мне льстит.
– Оно показывает реальное положение вещей. К тому же, под оленем я могу подразумевать не только вас, но и себя. Неужели вы думаете, что я и мой муж рисковали своей жизнью из-за того, что слепо разделяем взгляды Стефана на устройство мира, или из-за симпатий к этой надменной карге Агельтруде? Да забери их всех Бегемот без разбору!
– Вот как! Ваш шанс на карьеру в лавировании между сильными сторонами?
– И ваш тоже.
Меж тем, за разговорами о глобальной политике, они уже приблизились друг к другу настолько, что каждый ощущал на своем лице дыхание другого. Создаваемый политический союз неминуемо грозил перейти в соглашение другого склада, но Теодора первой отвела взгляд и отстранилась от Адальберта. Тот только тяжело вздохнул. Кокетливо глянув на него и сжалившись над нерешительным любовником, Теодора продолжала разговор:
– Вы помните молодого германца Ратольда?
– Бывшего архонта римского гарнизона? – рассеянно отвечал Адальберт, в душе досадуя и на собственную несмелость, и на неуместную развязность гречанки, – я слышал, что он пришел ко двору Арнульфа в Вероне. Отец уготовил своему бастарду весьма холодный прием за то, что тот порушил все, достигнутые Арнульфом, результаты прошлогоднего похода.
– Да-да! Но дело не в этом . … Помните Миу, мою египтянку, которая нам так помогла в деле с Ратольдом?
– Помню. Она все еще служит у вас?
– Именно, что нет. В день отъезда Ратольд явился ко мне и буквально умолял продать ее. Я не хотела ее отпускать, но сто золотых солидов сделали свое дело.
– Сколько? Сто солидов? За такую цену он мог купить себе сотню наложниц. Вот уж действительно сумасшедший малый!
– Напрасно вы так, Адальберт. Моя египтянка умела кое-что такое, что уж, поверьте, стоило этих денег. Сомневаюсь, что кто-нибудь из европейских принцесс способен доставить мужчине такое удовольствие, как эта простая рабыня, знающая особые секреты любви.
– Что же вы не сказали мне раньше, Теодора? – решил отплатить своей подруге той же монетой Адальберт, – я бы уж наверняка не поскупился и оставил бы в дураках этого глупого бастарда!
– Это вы сейчас так говорите, любезный Адальберт. Навряд ли вы так же горячи, как юный варвар. Вы взвесите все «за» и «против», продумаете, что скажет ваша очаровательная супруга, как все это отразится на ваших отношениях с родственниками и на политической арене Италии.
– Перестаньте, Теодора, вы сегодня несносны.
– Вот интересно, сколько же вы готовы были заплатить за обладание такой женщиной?
– Вдвое, нет втрое больше, чем Ратольд, – с азартным вызовом крикнул Адальберт.
– Тссс, не шумите, мой милый друг. И…. приготовьте денежки. Не поскупитесь добавить еще столько же, поскольку есть одно правило, одно старое, известное правило, – Теодора приблизилась к Адальберту.
– Какое? – прошептал Адальберт, испытывая примерно те же чувства, которые охватывают полководца, увидевшего, что из стен осажденной им крепости появилась делегация с белым флагом.
– Что никогда и ни в чем служанка не может превосходить свою госпожу! – и с этими словами Теодора утопила в своей груди голову графа.
В следующие четверть часа не было произнесено ни одного, примечательного для данного повествования, слова. В разгар страсти, когда помыслы любовников были сосредоточены друг на друге и получаемом наслаждении, они внезапно услышали возле себя странный шорох. Оба, вскрикнув, вскочили, при этом Адальберт даже не вскочил, а прямо таки подлетел вверх, как подлетают застигнутые врасплох коты.
Рядом с кушеткой стояла маленькая Мароция и глубокими черными глазами удивленно смотрела на них. Мать, не помня себя, тигрицей рыкнула на дочь, из-за чего та убежала в парадную дверь, рыдая взахлеб. Теодора, опомнившись, бросилась за ней, позабыв про свой предельно растрепанный вид. Ее черные волосы распустились огромным устрашающим парусом. Адальберт же кинулся одеваться, дрожа всем телом, и некстати вспоминая недавно услышанные от Теодоры слова про боевые доблести Теофилакта.
Теодора искала дочь несколько минут, пробегая мимо удивленных и встревоженных слуг. Мало-помалу самообладание вернулось к ней. Она нашла Мароцию в комнате Ксении, ее бывшей кормилицы, теперь работавшей в доме Теофилактов нянькой. Та держала ребенка на руках и гладила девочку по голове, Мароция уже не плакала, а только громко икала, как это бывает с детьми, успокаивающимися после какой-либо обиды. Теодора кинулась к дочери.
– Прости меня, милая! Ты очень сильно меня напугала. Ты простишь меня?
Ребенок – ведь нельзя сразу прощать обиды – после определенной паузы кивнул головой.
– В наказание мне, мы завтра поедем в город, и я куплю тебе столько вафель, сколько ты пожелаешь.
– И персики, – добавила девочка.
– И персики, конечно. Она давно у вас? – обратилась она к Ксении.
– Минут пять назад она прибежала в слезах и жаловалась, что вы на нее накричали, госпожа.
– Да это так, и я была неправа. Больше надеюсь, ее ничто не обидело? – Теодора осторожно выведывала, не сболтнула ли Мароция чего лишнего. В этом случае участи юной кормилицы не стоило бы завидовать.
– Нет, только это.
– Она никого не встретила помимо вас?
– Нет, – ответила кормилица. И снова солгала.
Немного успокоившись, Теодора поцеловала дочь и сама отвела девочку в игровую комнату, оставив ее на попечение слуг. Тревога полностью не покидала Теодору, но ей очень не хотелось избавляться от верной и толковой Ксении, и она надеялась задобрить ее подарками на случай, если вдруг Мароция захочет ей рассказать более подробно о причинах материнского гнева. Также она рассчитывала и на то, что слуги в доме ее боятся много больше Теофилакта, и для них явным благом будет молчание.
