Ей пришлось отступить. Жар усиливался. Откуда-то появилась Пахомова с четырьмя ведрами. «Что здесь можно залить из ведра? Еще три минуты – и они даже близко к огню не подойдут!» Маша видела в детстве деревенские пожары и знала, как мало времени у них в запасе.
Беломестова пыталась руками оторвать одну из досок, которой было заколочено окно.
Маша схватила ее за плечо.
– Нужен топор! Где? Быстрее!
– У меня! – Им обеим пришлось кричать, чтобы заглушить треск горящего дерева. – В сарае, справа, у двери!
Маша понеслась обратно.
Ноги вязли в песке. Дождь усилился. Может быть, он не даст разгореться пожару? Но эта надежда растаяла, когда она увидела слабенькие следы капель в сухом песке.
Время двигалось по-разному для нее и для пожара. Пока медлительный человечек преодолевал сто метров, огонь съедал, чавкая и облизываясь, дверь и стену, отделявшую дом от пристроя, и запускал внутрь красных червей. Где-то внутри, она знала, лежит связанный Аметистов. Человек в пожаре умирает не от огня, а от дыма. Ползет ли дым внутрь? Успеет ли он надышаться отравленным воздухом, прежде чем они вытащат его?
Сквозь стук колотящегося сердца Маша слышала крики, доносившиеся со Школьной.
За распахнутой дверью сарая, которую Беломестова так и не закрыла, ей почудилось движение двух теней. «Бутковы!» Предположение было нелепым, но на секунду она ужасно испугалась, представив, как они затаскивают ее внутрь.
Топорик с длинной рукоятью был прислонен к стене, точно там, где указала Беломестова. Схватив его, Маша побежала назад. Дождь усилился, намочил ее рубаху и джинсы; Маше одновременно было холодно и жарко. Обратно она домчалась, как ей показалось, вдвое быстрее.
Теперь там был и Колыванов. Они со старостой не смогли оторвать намертво приколоченные доски, и старик пытался поленом сбить навесной замок. Пахомова торопливо тягала ведра из колодца, а Беломестова и Кулибаба таскали их к дому. Вопреки ожиданиям Маши, они не пытались тушить пристрой, а расплескивали воду вокруг избы. На Машиных глазах Кулибаба подбежала к невысокой березе, растущей между домами, и окатила ее из ведра, пока Беломестова обливала соседнюю яблоню. Это выглядело так, словно обе, сойдя с ума, решили от бессилия полить сад, но в следующую секунду она сообразила, что таким образом они пытаются остановить огонь: он не должен перекинуться по сухим деревьям и траве на соседние дома, иначе запылает вся Таволга.
Возле ног Пахомовой стояли два наполненных ведра.
– Отливай, отливай! – закричала старуха на Машу.
Не слушая ее, она подбежала к Колыванову. Пламя уже гудело где-то под крышей. На крыльце чувствовался жар.
– Мариша, не получается! – закричал старик. – Не могу сбить его!
– Отойдите!
Она размахнулась, мысленно готовясь, что топор отскочит. Но с первого же удара ушко, звеня, слетело с косяка.
– Руки обожжешь! – страшно взревел Колыванов за Машиной спиной, и она отдернула ладонь, протянутую к замку.
Откуда-то появилось ведро, Валентин Борисович выплеснул три пригоршни воды на замок. Отодвинул Машу, взял у нее топор и обухом сбил замок окончательно. Они навалились на дверь – и растерянно посмотрели друг на друга. Старик, красный, будто только что из бани, скрипнул зубами.
– Они дверь изнутри завалили, – с отчаянием выкрикнул он. – Облей меня, я через огонь попробую…
Маша поймала его за руку.
– С ума сошли? – проорала она ему в лицо. – Вы там сгорите!
Словно в ответ на ее слова, крыша пристроя рухнула с чудовищным треском, как будто десяток деревьев в лесу одновременно сломался под ураганом немыслимой силы.
– К окнам, к окнам, живее!
Маша увлекла Колыванова на улицу. Но окна были высоко, и, как ни рубил Колыванов, подняв руки вверх, доска поддавалась слишком медленно.
«Не успеем». Это сказал голос не Илюшина, а чей-то посторонний. Маша принесла длинную палку, нашла самую широкую щель между досками и, просунув в нее свое орудие, пыталась выбить стекло. Но ширины щели оказалось недостаточно. Палка застряла.
– А-а-а, чтоб тебя! – крикнул рядом Колыванов.
Одна из досок, наконец, подалась. В четыре руки они оторвали ее и отшвырнули в сторону. Маша сквозь помутневшее стекло видела фигуру Аметистова, лежащего на полу со связанными руками и ногами. Он не шевелился.
Почему эти чертовы стекла не лопаются? Разве они не должны лопнуть от жара?
Маша ударила палкой, точно копьем, но окно было слишком высоко, а она обессилела и надышалась дыма. Жар подкрадывался все ближе, ее не оставляло ощущение, что одежда на ней начинает тлеть. Кожа на лице, казалось, стала толстой, как апельсиновая кожура, и потрескалась.
Колыванов медленно занес над головой топор, чтобы топорищем высадить стекло. Но покачнулся и начал заваливаться назад. Маша едва успела подхватить его. Она с трудом поволокла старика в сторону, с ужасом чувствуя, что почти не двигается с места. Кто-то пришел ей на помощь. Маша обернулась и поймала слезящийся взгляд Кулибабы. Вдвоем они оттащили Колыванова на другую сторону улицы и уложили в траву.
– Я сейчас, сейчас, – бормотал он, порываясь встать.
– Валя, лежи! – прогудела старуха.
Кулибаба закашлялась. Маша стояла, согнувшись пополам, и тяжело дышала. Господи, сколько дыма! Ревущий огонь встал над задней стеной дома.
Она подняла топор, который выронил Колыванов. Он показался ей немыслимо тяжелым. «Надо… выбить… окно…»
На несколько секунд она забыла, зачем они здесь, зачем пытаются пробиться внутрь избы. Марина, празднование, ее гибель… Она ушла в лес без телефона, то есть нет, она никуда не уходила, это было ложью Беломестовой, чтобы спасти всех остальных… Марина поставила телефон на полку, должно быть, собиралась сделать селфи, только не индивидуальное, а групповое – посмеяться напоследок над обалделыми физиономиями своих соседей, поставить фото себе на заставку в телефоне… Что-то помешало ей. Ах да, они же ее убили.
– Машенька, – прохрипел сзади Колыванов.
И вдруг Маша с невыразимой ясностью поняла, зачем нужен был телефон на полке. В тот самый момент, когда старик назвал Машу ее собственным именем, она наконец-то стала Мариной; всего на долю секунды – но этого хватило, чтобы Маринин план стал для нее совершенно прозрачен.
– Телефон, – выдохнула Маша. – ТЕЛЕФОН!
Она покрепче перехватила топор и из последних сил поковыляла к дому. Аметистов? Маша забыла о нем. Внутри оставалось то, что было важнее Аметистова: телефон Марины, поставленный на полку под определенным углом.
Быть может, Маше и удалось бы выбить окно, но ей не дали этого проверить. Первой подбежала девочка, что-то закричала ей в лицо: она разбирала слова, но не понимала смысла и только мотала головой, как лошадь. Над Ксенией выросла широкоплечая фигура, и Маша уставилась на незнакомого мужчину в телогрейке. Она не заметила, когда он подошел. Кто это? Почему в телогрейке? Сейчас ведь еще тепло, хотя и дождь…
