– Я здесь подежурю, а к обеду меня подменят, – сообщил водитель и бросил взгляд на часы.
Маша с Колывановым переглянулись.
Все это звучало сущей бессмыслицей. На остатках кирпичных стен не было и не могло быть никаких фресок, не говоря уже о том, что церковь построили в девятнадцатом веке. Чем дольше Маша слушала, тем сильнее проникалась уверенностью, что водитель и сам знает, что несет околесицу. Он даже не старался придать правдоподобие своей выдумке.
«Нет, это выдумка Аметистова», – сказала она себе.
Зачем он оставил здесь охранника?
– Знаете что, любезный… – решительно начал Колыванов.
В следующую секунду Цыган пронзительно залаял и кинулся на водителя. Он вцепился бы ему в ляжку, если бы не Ксения: она повисла на шее у пса, вопя ему в ухо: «Фу! Цыган! Нельзя!»
Позже Маша сообразила, что девочка ждала чего-то подобного. Она единственная из всех вслушивалась не в слова этого нагловатого жлоба, а в нарастающее рычание собаки.
Водитель дернулся, опрокинулся вместе с ящиком, черная лузга обсыпала ему лицо. Маша ухватила Цыгана за ошейник и оттащила назад.
– Перестань! Что с тобой?
Водитель матерился, пес лаял, Колыванов требовал, чтобы взрослый мужчина вел себя прилично при детях. Кулибаба даже не шевельнулась. Маша бросила взгляд на Беломестову. Староста должна была вмешаться, обязана была вмешаться – однако она по-прежнему стояла в стороне, потирая переносицу.
– Ксения, отведи, пожалуйста, Цыгана ко мне. Я скоро приду.
– Ага!
Девочка ушла, придерживая пса за ошейник. Цыган оборачивался и рычал.
– Полина Ильинична. Полина Ильинична!
Беломестова не отвечала, и Маше пришлось дотронуться до ее плеча. Староста вздрогнула и повернулась. По лбу ее стекал пот. Глаза остекленели.
– Господи, Полина Ильинична! Вам плохо? Присядьте…
Чудовищным усилием воли – Маша видела это – Беломестова взяла себя в руки.
– Насижусь еще, – с коротким смешком сказала она. – Все в порядке, Машенька. Где Цыган?
– Ксения его увела.
Недоукушенный поднялся и стал отряхиваться.
– Как вы считаете, чего хочет Аметистов? – спросила Маша.
– Победы. – Голос у старосты прозвучал глуховато, странно. И еще было странно, что она ни на мгновение не задумалась, прежде чем ответить.
– Победы над кем?
Беломестова не ответила. Она смотрела вслед Ксении, быстро перебиравшей тощими ножками в джинсовых шортах. «Комарик натуральный», – подумала Маша.
– Цыган кидался раньше на людей?
– У него память хорошая, – невпопад ответила Полина Ильинична. – Пойду я. Много дел еще. И ты ступай, Машенька. Валентин Борисович, миленький мой, я вас про мед хотела спросить…
Она взяла под руку Колыванова, отвела в сторону, беседуя о меде и словно начисто позабыв о водителе Аметистова. Беломестова махнула рукой Маше на прощанье. Вслед за ней пару минут спустя ушла и Кулибаба.
В высокой траве стрекотали кузнечики. Водитель снова устроился на своем ящике, перетащив его в тень. С него градом лил пот. На Машу он не смотрел.
Она почувствовала себя глупо. Интерлюдия не закончилась, а оборвалась, и неясно было, последует ли за ней новый акт. Что-то случилось только что на ее глазах, – что-то, помимо нападения Цыгана, – но вместо внятной мелодии события она услышала лишь какофонию. Бессмысленное нагромождение слов и поступков.
Маша неторопливо пошла к себе, гадая, застанет ли там Ксению. На полпути что-то заставило ее свернуть на Школьную. Перед домом номер пятнадцать она остановилась, разглядывая порыжевшую табличку. Перевела взгляд на окна, придвинулась, всматриваясь в глубину застекольного пространства.
Герань пропала.
Чего-то такого она и ждала. Гадая, что означает исчезновение цветочных горшков, Маша пошла домой.
Ксении не было. Цыган дрых на ватнике как ни в чем не бывало.
– Что ты устроил, скажи на милость?
Пес зевнул.
Она села на диван, не зная, чем заняться. И вдруг представила, что Татьяна не вернется; она ведь и не собиралась возвращаться, не правда ли? История с несуществующей родственницей была придумана, чтобы заманить Машу в Таволгу, даже не Машу, а вообще любую женщину, просто Маша оказалась единственной, согласившейся помочь. Нельзя просто так взять и уехать из Таволги. Нужно оставить себе замену. Принести жертву куриному богу.
Итак, Татьяна не вернется, а Маша не сможет никого заманить сюда, чтобы сделать очередную доверчивую женщину пленницей этой куриной норы. Ооо, как глубок птичник! Как долго можно падать в его пыльную глубину! Выходит, оставаться ей здесь на веки вечные: растить картошку, вести хозяйство, таскать воду из колодца, когда отрубят электричество… «Ты вон и собаку уже завела», – одобрительно сказала Татьяна. Маша пригляделась. Муравьева выглядывала из угла, где висело старое зеркало, кивала маленькой цветущей головкой, как бузинная девочка. «Бузинная девочка – это Андерсен, – подумала Маша. – Почему Андерсен? А-а! Потому что они все бузины объелись!»
Локоть соскользнул с подлокотника, Маша дернулась – и проснулась.
«Задремала. Как дряхлая старушка».
Мысль о том, что она незаметно пускает корни в Таволге, ужаснула Машу, и она решила отвлечься. «Если не знаешь, что делать, сделай уборку», – говорила бабушка. В ее квартире всегда царил бардак. Видимо, бабушке чужды были сомнения, чем занять свой досуг.
Маша протерла девочку с коромыслом и керамический грибок. В доме Якимовой больше никто не будет топить печь и вытряхивать половики; никто не положит в шкафы пластинки от моли, не накрахмалит салфетки. Шестое чувство подсказывало, что Кулибаба не просто так забрала цветы: старуха навсегда покинула Маринин дом.
Маша двигалась по комнате, но мысленно она была там, у Марины, под злым взглядом с портрета. Что станет с этими вещами, с обстановкой, устаревшей прежде, чем она появилась на свет?
Одежда, предметы интерьера… «Стеклянные банки вот хорошо идут», – вспомнилось ей.
Слетятся падальщики Бутковы, растащат все, что можно растащить. Но еще прежде них явится Аметистов, шакалья душа, обнюхает стены в поисках икон, скривится разочарованно, сплюнет и растворится в дыму и копоти, мелкий бес.
Если подумать, люди оставляют после своей смерти гору хлама. В буквальном смысле хлама: вещей, которые годятся только для мусорной кучи. «Я не исключение. Разве что иллюстрированные книги… Да, самое ценное, что останется после меня, – это книги».
Было что-то умиротворяющее в том, чтобы вот так невозмутимо проводить ревизию собственного имущества, пребывая при этом в абсолютной уверенности, что будешь жить вечно.
«А ведь кто-то скупит копеечные фарфоровые статуэтки из дома Марины, и скатерти, и вазочки. Что там еще? Телефон… Ну, с телефоном понятно: в него можно вставить новую сим-карту. Совсем простые модели идут на запчасти, но у Марины хороший телефон, с камерой, он стоит по местным меркам вполне прилично».
