— Я пью, когда этого хочу я, а не мое тело.
Легкое оживление среди слушателей.
— Тогда ответь, что ты носишь на груди.
Шеф глянул на амулет своего бога Рига. Все это напоминало давнишнюю сцену, когда он впервые встретился с Торвином. Подразумевалось здесь больше, чем говорилось.
— На моем языке это называется лесенка. На языке моего бога и на языке того Пути, которым я иду, это называется краки. Однажды я встретил человека, который назвал это Градуалем.
Теперь его слушали чрезвычайно внимательно. Подошел Соломон, Шеф жестом отослал его назад. Не стоит терять личный контакт, даже если можно говорить лишь на исковерканном арабском.
— Кто назвал его так?
— Это был император Бруно.
— Ты был близок к нему? Он твой друг?
— Я был так же близко к нему, как к тебе. Но он мне не друг. Он держал меч у моего горла. Я слышал, что сейчас он снова хочет приблизиться ко мне.
— Он знает про Градуаль. — Похоже, седобородый сказал это самому себе. Он снова поднял взгляд. — Чужестранец, ты знаешь о Копье, которое он носит?
— Я дал ему это Копье. Точнее, он взял его у меня.
— Тогда и ты, наверно, хотел бы взять что-нибудь у него?
— Я не прочь.
Похоже, атмосфера начала разряжаться. Шеф обернулся и увидел, что его люди снова на ногах, вооружены и выглядят так, словно готовы защищать короля от внезапного нападения, а не то и сами атакуют, учитывая слабость противника.
— Мы вернем твою женщину. И накормим тебя и твоих людей. Но прежде чем вы пойдете назад, — (у Шефа заныли все мышцы при одной мысли о том, что опять придется пройти эту дорогу, пусть и вниз), — ты пройдешь испытание. Или не пройдешь. Для меня это не имеет значения. Но если ты пройдешь испытание, возможно, это будет очень хорошо для тебя и для всего мира. Скажи, любишь ли ты бога, чей знак носишь?
Шеф не смог сдержать расползавшуюся по лицу усмешку.
— Только идиот способен любить богов моего народа. Они существуют; это все, что я знаю. Если бы я мог отделаться от них, так и поступил бы. — Усмешка исчезла. — Есть боги, которых я ненавижу и боюсь.
— Мудро, — сказал седобородый. — Ты мудрее твоей женщины. И мудрее еврея, что рядом с тобой.
Он выкрикнул распоряжение, его люди стали раздавать хлеб, сыр и бурдюки, видимо с вином. Северяне, спрятав оружие в ножны, смотрели на своего короля вопросительно. Но Шеф уже завидел вдали прихрамывающую Свандис, одетую лишь в измазанные кровью обрывки ее белого платья.
Мудрецы и советники князя города-крепости Септимании воспринимали отсутствие своего коллеги Соломона — который исчез где-то в горах, сопровождая короля варваров в его бессмысленной поездке, — едва ли не с облегчением. Уже возникли немалые сомнения, так ли уж мудро было со стороны Соломона привести в город этих иноземцев. Правда, это можно было выдать за услугу, оказанную халифу, их номинальному повелителю, — предоставление убежища и провизии людям, которые еще недавно считались его союзниками и уж всяко являлись врагами христиан, теснящих ныне Кордовский халифат. Однако оставался еще один вопрос, беспокоивший князя и его советников.
Бесспорно, что юный араб Муатья — подданный халифа Абда эр-Рахмана, к каковым относятся, по крайней мере в теории, и они сами, евреи Септимании. Разве не платят они халифу харадж и джизью, земельный налог и подушную подать? И разве не охраняют они свои ворота от его врагов и врагов его веры, от христиан и франков? Нельзя, конечно, отрицать, что эти ограничения никоим образом не распространяются на их торговлю с ближайшими соседями, как нельзя отрицать, что все подати начисляются по усмотрению самого совета, который и близко не подпустил бы к этому делу столичных мытарей — последние уже давно не смущали ничьего взора своим присутствием в городе. И тем не менее, как заявляло большинство советников, не существовало юридического прецедента для заключения в тюрьму молодого человека просто из-за необходимости воспрепятствовать его возвращению к своему повелителю.
Пока совет спорил, престарелый князь, оглаживая бороду, посматривал на своих ученых мудрецов. Он знал, что сказал бы Соломон, будь тот здесь. Араб немедленно кинется к своему властителю и наябедничает, что евреи Септимании вошли в союз с варварами, многобожниками, предоставили базу для их флота, который сбежал от боя с греками и теперь планировал напасть на мирное побережье. В этом мало правды, но именно так оно будет представлено. И с готовностью воспринято.
В любом из христианских герцогств и княжеств пограничья решение такого дела оказалось бы до крайности простым. Десяток слов — и араб исчезает навсегда. Если им кто-нибудь и поинтересуется, можно выразить вежливые сожаления насчет своей полнейшей неосведомленности. И барон, герцог или князь будет заботиться о дальнейшем не больше, чем о подрезке своих роз.
В иудейском сообществе такое невозможно. И даже нежелательно.
Бенджамин ха-Наси одобрял решения своих мудрецов, даже когда считал их ошибочными. Ошибочными с точки зрения сиюминутной выгоды. Но в долгосрочной перспективе единственный оплот евреев, способный их спасти в течение долгих веков скитаний и гонений, это Тора, Закон. Пока иудеи крепки в своей вере, учит история, они могут выжить — пусть не как отдельные личности, но как народ. Если отойдут от Закона, то, возможно, будут некоторое время процветать. Но тогда они растворятся в окружающей стихии, станут неотличимы от беспринципных, суеверных и невежественных приверженцев Христа, лжемессии.
Князь безмятежно прислушивался к речам, позволяя всем членам совета блеснуть своей ученостью. Те, кто высказывался за продление ареста, на котором настаивал бы Соломон, говорили страстно, но неискренне, в соответствии с молчаливым соглашением. Против них было глубокое нежелание иудейского сообщества применять тюремное заключение. Свобода идти куда угодно — часть наследия тех времен, когда евреи делили пустыню со своими родичами-арабами. Ее оборотной стороной был ужас изгнания из общества, что являлось крайней мерой наказания, применяемого советом по отношению к своим соотечественникам.
Многоученый Мойша резюмировал высказанные соображения и приготовился приступить к заключительной части своей речи. Он был амораимом, толкователем Мишны.
— Итак, — сказал он, сердито поводя глазами, — теперь я процитирую галаху, и это будет окончательным решением по обсуждаемому делу. То, что вы услышите, сначала изустно передавалось от поколения к поколению, потом было запечатлено навеки в письменах. «Обращайся с пришельцем, который во вратах твоих, как с братом твоим, и за то будешь трижды благословен».
Он кончил речь и огляделся. Не будь слушатели скованы сознанием важности своего занятия и положения, они бы разразились аплодисментами.
— Хорошо сказано, — наконец отозвался князь. — Правду говорят, что разум мудрецов укрепляет стены города, а глупость невежества навлекает на город беду. — Он помолчал. — И этот юноша невежествен, не так ли?
