Я думал об остальных погибших. Рано или поздно их обнаруживали, обнаружат и меня. Ребекка приблизилась еще на несколько шагов. Мальчик не появлялся. Я спокойно сидел в кресле.
— Лучше тебе все-таки остановиться, — сказал я. — Ты никогда не сумеешь объяснить полиции, почему выстрелила в меня из ружья с расстояния меньше метра.
В этот миг Дидрик шагнул к Ребекке. Спокойно положил руку ей на плечо.
— Довольно. Я сам разберусь.
— Не думаю.
Дидрик не выдержал. Быстро и решительно рванул ружье к себе. Ребекка не выпустила оружие, так что он рванул и ее.
— Пусти меня! — закричала она громко, на всю округу. — Пусти, черт побери!
Тут снова появился мальчик. Он стоял на пороге, по щекам катились слезы. У меня сжалось сердце. Конечно же, это Мио. Вне всякого сомнения.
Ребекка тоже его заметила.
— Малыш, я же сказала тебе ждать в доме.
Она наконец выпустила ружье. Дидрик попытался спрятать его за спиной. Полный идиотизм. Детей такими простенькими фокусами не обманешь. Они все видят, а потом требуют объяснений.
Глаза у Ребекки были полны слез, когда она пошла к дому. Подхватила мальчика на руки, и он тихонько плакал, уткнувшись ей в плечо.
Мы с Дидриком опять остались одни. С той небольшой разницей, что теперь он был вооружен. Не скрою, меня это раздражало.
— Может, сядешь? — сказал я.
— Ребекка права. Уходи. Я вызову полицию.
— Да ну?! — сказал я. Тише, чем рассчитывал.
Он что, вправду полагал, что это сойдет им с рук?
— Никто тебе не поверит, — сказал Дидрик, будто прочитав мои мысли. — Никто.
Непонятно, с чего он это взял, у меня же есть доказательства. Есть фотографии Мио. И можно сделать анализ ДНК. Доказать, что Мио — сын Сары Техас, не составит труда. Так я и сказал Дидрику, а напоследок прибавил:
— К тому же у него есть отец.
Эти слова заставили Дидрика вздрогнуть.
— Ему мальчик не нужен.
— О нет, как раз нужен. Потому я и здесь.
Дидрик рассмеялся:
— Ты сам не знаешь, о чем говоришь, Мартин.
Он сел. Положил ружье на колени.
Обеими руками он провел по лицу. Так люди поступали во все времена. Пытались стереть усталость, массируя лицо. Безрезультатно.
Странная сцена. Мы сидели в сказочном саду в двух шагах от моря. Сущая идиллия. А на самом деле — один из кругов ада.
— Ты до смерти забил родного сына, Дидрик?
Он вздрогнул, как от удара.
— Ты о чем, черт побери?!
Я развел руками. Меня захлестнули сомнения. Может, Дидрик и вправду поднимал руку на детей.
— Я все знаю. Знаю, что вы переехали, поскольку на вас заявили в службу опеки. Знаю про ужасные синяки. И что вы были рады поменять садик. А потом перебрались сюда.
У Дидрика отвисла челюсть. Он несколько раз открыл и закрыл рот, пытаясь собраться с мыслями. Потом наконец выдавил:
— Значит, вот так говорят? Вот что ты слышал?
— Да. Хотя не только это. Мне сказали, что Себбе болел. И тяжело.
— Кто тебе сказал?
— Я с разными людьми говорил. Осторожно, чтобы еще кто не умер. Например, с крестным Себбе. С твоим лучшим другом.
Нелепая уловка. Герман ни слова не сказал о том, что Дидрик якобы жестоко обращается с Себастианом.
— Он не мой лучший друг. Но его жена была лучшей подругой Ребекки. Пока не поверила тем же идиотским бредням, что и ты. Конечно, она изменила свое мнение, когда узнала, как болен Себбе, но к тому времени мы уже оборвали связь. Герман по-настоящему так и не понял. Наверняка по-прежнему считает меня другом. У них с женой, так сказать, у каждого своя жизнь.
Я наклонился вперед, облокотился на прохладную столешницу.
— Тогда скажи мне. Где Себбе?
Дидрик больше не мог смотреть мне в глаза. Глядел на деревья, на траву, на небо, но не на меня.
— Он умер.
— Ты его убил?
— Ты совсем очумел, черт побери?
Дидрик со стоном вскочил на ноги. Ружье упало наземь. Я заставил себя сидеть. Значит, Мадлен рассказала правду. Себбе был болен, никто его не бил.
— Я своего мальчугана не убивал, — прошептал Дидрик.
Он задыхался, словно долго бежал на удушливой жаре.
— А я не убивал Дженни, Бобби, Фредрика и Элиаса. И вообще никого. — Я старался говорить ровным голосом.
Дидрик покачал головой.
— У Себбе был особенно агрессивный рак, который диагностировали слишком, слишком поздно. В Швеции врачи даже отказались от попыток лечения, сказали, что можно только смягчить симптомы.
Не знаю, что я думал услышать, но точно не это. С удивлением я слушал рассказ, который не мог подвергнуть сомнению.
— Здесь, в Дании, отнеслись к этому иначе, — сказал Дидрик. — Они как раз испытывали новое лекарство, которое могли протестировать на нем.
— И вы продали дом, чтобы оплатить лечение?
— Губернский совет платить отказался. У нас не было времени затевать тяжбу. Мы же знали, что можем найти свободные деньги.
— А нельзя было просто заложить дом?
Дидрик отвел глаза.
— Нет. Мы знали, что придется… на время остаться в Дании. Сперва жили в Копенгагене, где лечили Себбе. Потом переехали сюда. Ребекка в начале своей карьеры несколько лет прожила в Орхусе. Поэтому датские власти согласились признать ее владелицей недвижимости.
— Где он умер?
— Здесь, в Эбельтофте.
— Когда?
— В ноябре. Всего через несколько месяцев после того, как подтвердилось, что он болен. Он тогда уже довольно-таки долго чувствовал себя плохо, но все было упущено из-за нелепых бредней, что его состояние вызвано не болезнью, а тем, что родители у него — чудовища.
Я не знал, с чего начать. Все это совершенно невозможно, совершенно абсурдно. Абсурдно — на этом слове я зациклился. Себбе умер в ноябре. В том же месяце, когда Сара Техас покончила с собой, а ее сын исчез.
— Вы подменили своего ребенка другим. Неужели ты не понимаешь, насколько это преступно?
Дидрик обмяк в кресле.
— Хорошо же ты обо мне думаешь, — сказал он.
Я резко сглотнул.
— Ты похитил ребенка. Убил по меньшей мере четырех человек. И хочешь, чтобы я хорошо о тебе думал?
Дидрик медлил с ответом. Наверно, и сам не слишком хорошо о себе думал. Сонная оса норовила атаковать нас. Я взмахнул рукой, сбил ее, увидел, как она упала наземь. В голове мелькнуло: усталые воины погибают быстро.
