— Хочешь сказать, меня здесь запросто могут изнасиловать?
— Насильничать не будут, а то Ванде разъярится, но потискают вдоволь.
— Тебя так зажимали?
— Меня-я-я? — возмутилась девушка, и, развернувшись, весело и нахально разъяснила, что всегда была сильной и если бы кто-то к ней полез, она бы ему оторвала все загребущие части тела.
Только вот во взгляде всадницы промелькнуло что-то такое, что шло вразрез с ее словами и тоном. Флана отвернулась и усерднее потянула меня за собой; я не стала допытываться, что там было или не было в ее судьбе. Не мое это дело.
— А ты вот маленькая, худющая, слепая и слабая, так что тебе без меня никуда нельзя, — продолжила всадница.
Услышав о себе столь нелестное мнение, я сразу ощетинилась, но, поглядев в спину шедшей впереди валькирии, передумала возмущаться. Физически я такая и есть: уязвимая худая девочка, которая не видит дальше своего носа. Забавно, учитывая, что дома я считалась высокой девушкой, да к тому же была полненькой и выделялась среди тонких да звонких подружек.
— Ничего, я тебя откормлю, закалю, крепкой станешь, — пообещала Флана. — Но пока без меня и носа не суй за порог комнаты.
«Есть, капитан».
Комната, принадлежащая Флане, была самой дальней в этой части этажа. Войдя, я ничего не смогла разглядеть, так было темно, и застыла в нерешительности. А вот всадница легко сориентировалась в этой темени: нашла, что нужно, и зажгла факел. Когда факел разгорелся, у меня появилась возможность осмотреться да пройтись. Комнатенка оказалась весьма скромных размеров, да еще и странной вытянутой формы, единственное узкое окошко было закрыто, трещины в стенах замазаны глиной, а стены «подкопчены» в местах, где к ним крепятся факелы. Хорошо хоть камин есть, правда, маленький, чернющий, и, кажется, давно не топленый; перед ним, вопреки обыкновению, не стояли стулья или кресло, а валялись какие-то железяки.
Дальше, под странной подпоркой, стояла простая низкая кровать, которую тоже использовали не по назначению – на ней лежали пустые мешки, свернутое полотно, рваные брюки… Рядом с кроватью стояли деревянные ящики. Один из них был открыт. Наклонившись, я увидела в нем железные крючки, металлические стержни и прочие неопознанные мной мелкие железяки.
Ни тебе стола, ни стула, одна только кровать, да и та используется как подставка для хлама. Я поежилась: холодно.
— Я здесь не живу, — объяснила всадница, шмыгнув носом. — У меня есть свой удобный закуток в другой башне, где мы держим наших гуи, там я и ночую.
Я кивнула. То, что здесь не живут, видно сразу.
— Каждому всаднику полагается отдельная комната?
— Да.
«Интересно, Зену дадут отдельную?», — подумала я, и сразу же поругала себя за то, что им интересуюсь. Мне нет дела до того, где и как живет этот желтоглазый. Мы теперь сами по себе.
— Надо это, прибраться, пыль смести, все такое, — сказала Флана печально, с ноткой обреченности (видно сразу, уборка девчонка не любит!). — Но сначала камин затопим, а то задубеем. Еще надо факел притащить, свечи, горшок ночной, посуду какую… Вещи теплые.
— Вещи есть, — я похлопала по сумке.
— Здесь холодно, когда ветер поднимается, гудит вовсю и сквозит, — предупредила Флана.
— Ничего другого от старой крепости, стоящей высоко на скале, я не ожидала.
— Я завтра с утречка все, что надо, разыщу, — извиняющимся тоном проговорила девушка. — А пока так придется… без всего переночевать… без еды тоже… не хочу спускаться сейчас. Шумиха там, все дела…
— Все хорошо, Флана, — успокоила я ее. — Ты же не знала, что Вандерия велит тебе взять меня под опеку. И вообще, отдельная комната в крепости – это шик и блеск, особенно если навести чистоту.
Девушка хохотнула:
— Про шик ты это загнула!
Открылось окно, и зима ощутимо дыхнула на нас через него снежком да холодом. Смеясь, мы обе подбежали к окну, но вместо того, чтобы его закрыть, стали смотреть вниз. Я ничего не увидела, естественно. Флана сделала шумный глубокий вдох, принимая в легкие ледяной воздух, затем аккуратно оттеснила меня от окна, закрыла его, и, покосившись лукаво, сказала:
— Я жутко рада, что ты не мэза. Мэзы, они ведь такие все, — Флана задрала подбородок, выпятила вперед грудь и приняла надменное выражение лица.
Я снова рассмеялась – у девушки была очень выразительная мимика, и это при всей строгости и совершенстве ее черт! Определенно, природа была в ударе, создавая такой удивительный экземпляр человека. Посмеявшись вместе со мной, Флана добавила:
— Я ж это не по приказу все. Если б Ванде не сказала тебя опекать, я б все равно тебе помогала. Я знаю, что такое быть недоженшиной. Я не позволю никому тебя обидеть.
— Кто сказал, что ты недоженщина? — возмутилась я.
— Да никто, — буркнула она, и опустила взгляд на свои ботинки. Шаркнув по полу раз-другой, Флана произнесла тихо: — Я сама знаю… Если не могу рожать, я и есть недоженщина. Даже в семени самого мерзкого имперца есть жизнь… он и тот одарен. А я пустая.
— Знаешь, Флана, у некоторых мужчин кроме «живого» семени больше ничего и нет, как и у некоторых мэз кроме плодоносной матки тоже ничего. А ты прекрасная, сильная, добрая. Ты не «недо», ты «сверх».
— Что такое «сверх»?
— Это значит лучше остальных. Когда ты повзрослеешь, поймешь это сама, а пока просто поверь мне.
— А ты? Неужто сама не расстраиваешься, что пустуешь?
— Наоборот, я этому рада.
— Рада? — поразилась всадница, и раскрыла рот.
— Не хочу рожать новых страдальцев в этот мир.
Рот Фланы открылся еще шире.
— Это крамола! — выдохнула она. — Если кто узнает, что ты так думаешь, тебя накажут! Так нельзя думать, ты что?
— Думать можно как угодно, моя юная опекунша.
— Но Великая матерь не велит!
— Великая матерь не велит думать? — иронически уточила я.
— Да!
Я сложила руки на груди и пристально посмотрела на девушку, ожидая, когда она поймет, с чем только что сгоряча согласилась. Флана поняла, в чем дело, и протянула недовольно:
— Великая матерь справедлива, и, конечно, она не запрещает нам думать. Она запрещает думать о плохом, вот что. Не переиначивай.
Вид у всадницы стал такой недовольный, даже оскорбленный, что я не удержалась от вопроса:
— Уже жалеешь, что поручилась за меня?
— Нет. С тобой интересно.
— Действительно, со мной не соскучишься… — пробормотала я, и, передернув плечами, попросила: — Давай уже займемся камином, а? Мои косточки уже вовсю дрожат…
Несколько следующих дней были заняты наведением порядка и уюта в комнате Фланы. Это были непростые дни… Перво-наперво нужно было выкинуть хлам, а Флана категорически не желала избавляться от ненужных, по сути, вещей, давно сломанных. Мы спорили до хрипоты, выясняя, чему еще можно дать вторую жизнь, а что лучше снести вниз и оставить на виду – кому надо, возьмет. Еще одним поводом для споров стало то, что наши с Фланой представления о чистоте не совпадали.
