По мере того как продвигалось следствие, летом, в июле и августе, случилось несколько незаурядных событий. В конце июля гонец по имени Гийом Беренджье прибыл в Париж с двумя запечатанными письмами для Парламента, в которых «содержались сведения относительно мадам Карруж и Жака Ле Гри». Беренджье послал в Париж канский судебный пристав Гийом де Мовине, также он велел передать «из уст в уста некоторые секретные сведения, которые не следует доверять бумаге». Расходные бумаги гонца до сих пор хранятся на тонких полосках пергамента, хотя сами письма исчезли, как и те «некие секретные сведения, которые не следует доверять бумаге», что ныне также безвозвратно утеряны для нас. Однако Гийом де Мовине, отправивший в Париж эти письма, был тем самым чиновником, который вызвал к себе в Сен–Пьер–Сюр–Див госпожу Николь в тот злополучный день. Граф Пьер ранее уже отправлял письма в Париж, пытаясь отклонить апелляцию, возможно, те послания тоже были его происками с целью очернить рыцаря и вызвать недоверие к показаниям Маргариты.
Примерно в то же время в парижский Парламент был вызван Адам Лувель, предполагаемый подельник Ле Гри. Несколькими месяцами ранее Лувеля уже арестовывали и допрашивали по приказу графа Пьера, однако вердикт, оправдавший Ле Гри, снимал вину и с его предполагаемого сообщника. Теперь же Лувеля объявили в розыск. Письмо парламентариев, датированное 20 июля, требует гарантировать присутствие Лувеля в парижском суде.
Два дня спустя, 22 июля, в воскресенье, Лувель явился на вызов, выступив перед королём Карлом в Венсенском замке. 9 июля рыцарь в обвинительной речи уже называл Лувеля сообщником Ле Гри. Но Лувеля ждало ещё немало сюрпризов. Подъехав к величественному загородному замку, войдя в огромную башню, поднявшись по винтовой лестнице и представ перед королевским престолом, Лувель нос к носу столкнулся со сквайром Томином дю Буа, двоюродным братом Маргариты. На глазах у короля, в присутствии его дядей и придворных, тот в резкой форме обвинил Лувеля в нападении на мадам Карруж. Затем, швырнув наземь свой боевой топор, он вызвал Лувеля на дуэль. При этом Томин заявил, что отказ от поединка будет расценен как публичное признание вины, и Лувеля следует бросить в темницу, пока он не раскается в своих злодеяниях. Не прошло и двух недель после первого вызова, а уже последовал второй, намекая на то, что, возможно, будет не одна, а целых две дуэли.
Лувель попросил короля об отсрочке, известной как «жур д'ави», чтобы посоветоваться со своим адвокатом, и ему дали срок до следующего вторника, 24 июля, хотя не сохранилось документов о том, проходили ли в указанный день какие–либо слушания по этому делу. Но запись, сделанная месяцем позже, говорит о том, что круг подозреваемых, задержанных и допрошенных по делу, значительно расширился. 20 июля был арестован сын Адама Лувеля Гийом, а с ним ещё двое мужчин (Этьен Госселен и Томас де Бельфон), для прояснения «некоторых вопросов, касающихся судебной дуэли между истцами: шевалье Жаном де Карружем и Томином дю Буа с одной стороны и ответчиками: Жаком Ле Гри и Адамом Лувелем — с другой». Судя по записи, оба судебных спора объединили в один.
Примерно в тоже время Парламент распорядился, чтобы Адама Лувеля, уже арестованного и заключенного в Консьержери (мрачные казематы при Дворце правосудия) вывели из камеры и «допросили с пристрастием», то есть, под пыткой. Пытки нередко применялись, чтобы выведать нужные показания у свидетелей и выжать признания из обвиняемых. По мере того как судебные дуэли уходили в прошлое, уступая место вердиктам суда, пытки во Франции лишь ужесточались. В особом почёте тогда была дыба, когда руки жертвы связывались за спиной верёвкой, за которую его поднимали над землёй, а потом резко бросали вниз; а также подвешивание над открытым огнём. Часто практиковалось лишение сна, окунание в ледяную воду, а также пытка водой, когда в глотку вливают жидкость, пока человек не начинает захлёбываться.
Адвокат сквайра Жан Ле Кок отмечает в своём дневнике, что «допросу с пристрастием» подверглись Адам Лувель и служанка, «которая, как утверждалось, находилась в тот день в замке Карружей». В те времена пытки были столь расхожим делом, что адвокат даже не упоминает, какие именно методы применялись к двум свидетелям. В любом случае, ни Адам Лувель, ни безымянная служанка ни в чём не признались.
Кроме Адама Лувеля в то лето преступил закон ещё один друг Жака Ле Гри. Жан Белото, недавно овдовевший сквайр, обеспечивающий алиби Ле Гри, был арестован бейлифом парижского епископата по подозрению в «раптусе», то есть, похищении и изнасиловании.
Любопытно, что обвинения Белото, близкому другу Жака Ле Гри и ключевому свидетелю, обеспечивающему его алиби, были предъявлены ни раньше, ни позже, а именно в тот самый период, когда сквайра вызвали в парижский Парламент для следствия по обвинению в изнасиловании Маргариты де Карруж. Возможно, обвинения против Белото были беспочвенны. Но, похоже, Жак Ле Гри избрал себе для развлечений довольно скверную компанию.
Весь июль король и его придворные жадно следили за спором рыцаря и сквайра. Однако в августе, когда следствие затянулось на второй месяц, внимание короля переключилось с внутренних дел (среди которых была и перспектива захватывающей дуэли не на жизнь, а на смерть) на гораздо более значительный внешний конфликт, замаячивший на международном горизонте. Лето было в разгаре, и погода словно благоволила военным действиям, потому что война между Англией и Францией вновь стала неизбежна.
В прошлом году король послал в Шотландию армию французских рыцарей (среди которых был и Жан де Карруж) во главе с адмиралом де Вьеном. Французы сожгли и разграбили приграничные графства, оттянув войска короля Ричарда II на север, подальше от Лондона. Однако второе, более крупное французское вторжение с юга так и не началось, и изначальный план нападения на англичан с двух фронтов был провален. Теперь Филипп Смелый, герцог Бургундский, предложил королю Карлу обессмертить свое имя и нанести по Англии сокрушительный удар, предприняв ещё более масштабное и опустошительное вторжение.
Молодой и впечатлительный король мгновенно одобрил план и уже готовился покинуть Париж и отправиться в Слёйс, фламандский порт, чтобы возглавить поход с огромной французской армадой, состоящей из более чем тысячи военных кораблей. Перед отъездом из Парижа Карл присутствовал на торжественной мессе в соборе Нотр–Дам, пообещав не возвращаться в столицу, пока не ступит на английскую землю твёрдой поступью победителя.
После того как король и его дяди покинули Парламент, суд возобновил работу, включая процесс Карруж — Ле Гри. И вот уже заканчивался, на носу сентябрь, дело грозило затянуться на третий месяц, а рыцарь и сквайр по–прежнему были пленниками Парижа. Они могли перемещаться по городу как им вздумается, но были обязаны являться во Дворец правосудия по первому зову, а это могло случиться в любой момент.
Маргарита, уже на восьмом месяце, оказалась не только пленницей шумного города и четырёх стен своего дома, но и собственного тела. Ожидать одновременно разрешения от бремени и приговора суда в столь непривычной обстановке, должно быть, было для неё сущей пыткой.
Пока шло растянувшееся на целое лето следствие и все с нетерпением ждали решения Парламента, Жан Ле Кок делал собственные заметки касательно этого запутанного дела. В своём дневнике адвокат Жака Ле Гри взвешивает все доводы, как за, так и против подзащитного, обильно сдабривая их собственными мыслями и суждениями по ходу проводимого следствия.
