Саттер возвратился в отель. Стараниями Дункана и Брауна в номере стало комфортнее. Они притащили из генконсульства электрическую печку и поставили в спальню. Саттер не стал принимать душ, в нем было чуть теплее, чем в холодильнике, быстро нырнул в постель и вскоре уснул. Проснулся рано. В отеле пропало электричество, и лютый уральский холод напомнил о себе, пробравшись под одеяло. Не став испытывать себя, Саттер оделся, вызвал такси и отправился в генконсульство. В столь ранний час на месте находилась только охрана, и ему пришлось убивать время за чашкой кофе и просмотром местных газет. Они пестрели сообщениями, напоминавшими Саттеру родной Чикаго времен гангстерских войн. В заголовках нередко мелькала фамилия Раздольнова.
Стрелки часов приближались к 9:00, в коридоре раздались шаги, и на пороге возник Дункан. Вместе с ним Саттер позавтракал и отправился к Грину. Тот был в своем кабинете, там же находился Браун. Накануне он побывал в областной администрации, встретился с самим Ванюкиным и договорился о приеме американской делегации на 10:00. На встречу с ним Браун, Дункан, Саттер и сам Грин отправились не с пустыми руками. На этот случай предусмотрительный Браун приготовил памятные сувениры: брелки, ручки с американской символикой и настенные календари с видом Белого Дома на 1994 год. Дункан насмешливым взглядом пробежался по ним и с сарказмом заметил:
— Смит, в этом колониальном наборе не хватает еще бус и одеял.
Браун за словом в карман не полез и, хмыкнув, ответил:
— Русские не столь дремучи, как индейцы, они читали Фенимора Купера.
— Ха-ха! — хохотнул Дункан и отметил: — Но одеяла будут совсем не лишними.
— Ты ошибаешься, Джон, по такому морозу русские спасаются испытанным средством — водкой, — в тон ему ответил Браун.
Посмеявшись, они выехали на встречу с Ванюкиным. К этому часу мороз заметно спал, и пушистая вуаль инея покрыла суровый лик столицы Урала. В лучах солнца полыхали жаром купола Свято-Троицкого собора и храма Большой Златоуст. Гладь Верх-Исетского пруда усеял муравейник из лыжников. Крепкий, розовощекий и неунывающий уральский народ запрудил улицы и площади. Его не брал ни мороз, ни трудности, порожденные разрухой и бездарной властью.
Дорога до администрации области заняла около пятнадцати минут. Ровно в 9:55 американская делегация вошла в огромный вестибюль, на отделку которого ушла не одна тонна уральского хрусталя, мрамора и гранита. Там их встретил помощник Ванюкина — прилизанный тип с физиономией «чего изволите». Вместе с ним на скоростном лифте Грин, Браун, Дункан и Саттер вознеслись на 17 этаж екатеринбургского небоскреба. Построенный во времена владычества в стране компартии и напоминающий то ли лом, то ли что-то другое, он получил в народе прозвище «Член партии». Как прошлых, так и нынешних его хозяев это нисколько не смущало. Власть, открывавшая путь к огромным деньгам, заставляла их не обращать внимания на подобные мелочи.
На входе в приемную делегацию встретил сам Ванюкин. Посыпая мелким бисером перед Грином, он проводил американцев к себе в кабинет. Официальная часть переговоров началась с обмена сувенирами. Культурный босс Екатеринбурга обрадовался грошовым подаркам не меньше наивных североамериканских индейцев, встретивших первого «белого человека». А когда Грин вручил ему ручку паркер с золотым пером, то Ванюкин окончательно потерял голову. В какой-то момент он, казалось, готов был продать Родину, но остановился на письменном наборе из знаменитого уральского камня — малахита.
Саттер со стороны наблюдал за этой сценой и в душе благодарил Дункана и Грина за столь тонкий ход с Ванюкиным. Он и его челядь являлись идеальной ширмой, которая должна была отвлечь внимание русской контрразведки от явки с агентом «Артист». За чаем, а затем и виски, предусмотрительно прихваченным Брауном, обсуждение совместной гуманитарной программы сотрудничества генконсульства США в Екатеринбурге и управления культуры областной администрации заняло не больше часа. Ванюкин, вдохновленный не столько планом мероприятий, сколько халявной поездкой в Америку, обещанной Грином, вызвался лично провести экскурсию по городу. Предложение было охотно принято.
Шумной компанией они спустились на автостоянку. Дышащая на ладан волга Ванюкина несколько раз вымученно фыркнула, но так и не сдвинулась с места. Он и помощник, проклиная советский автопром, вынуждены были пересесть в роскошный американский форд. В качестве первого объекта для показа Ванюкин выбрал Свято-Троицкий собор. В нем после августовского кризиса 1991 года, он в числе первых партийных функционеров открестился от канувшей в лету компартии СССР, и был благословлен батюшкой на прославление божьего образа жизни. Но безбожная, беспартийная масса, заидеологизированная от макушки до пяток бывшими коммунистическими пропагандистами и агитаторами, не спешила следовать примеру Ванюкина, и потому ему и помощнику пришлось протаптывать тропу в глубоких сугробах на пути к ступеням храма. С них открывалась впечатляющая панорама индустриального города-гиганта.
По краю горизонта разноцветными дымами чадил лес заводских труб знаменитых «Уралмаша», «Химмаша» и «ВИЗ-стали». В центре города, среди каменного лабиринта гудел и ревел автомобильный поток. Внизу, в трехстах метрах от собора, напоминая открытую рану, зиял уродливый пустырь. На нем сиротливо стояли наспех сколоченная часовня и огромный деревянный крест. Одинокие, смиренные фигурки надолго застывали перед ними в глубоком поклоне. Печальный звук колокола каждый час оглашал окрестности. Браун кивнул в сторону часовни и поинтересовался:
— Господин Ванюкин, а что, действительно на месте часовни закончил свой земной путь последний русский император Николай II и его семья?
— Да, да, Смит! — живо подхватил Ванюкин и с пафосом заявил: — Здесь, в Екатеринбурге творилась всемирная история!
— Аполлон Григорьевич, а мне представляется, здесь творилось нечто иное — цареубийство, — не удержался и язвительно заметил Грин.
Ванюкин смешался, его покрасневшее на морозе лицо приобрело пунцовый цвет. Партийное прошлое все еще прочно сидело в нем и время от времени прорывалось наружу. Опытный аппаратчик, он тут же извернулся и, перескакивая с одного на другое, заговорил с надрывом.
— Да, господа, кровавый большевистский режим совершил здесь одно из самых страшных своих злодеяний. В истории России — это черное пятно. Палач Юровский и его банда в ночь с 16 на 17 июля 1918 года, в подвале дома купца Ипатьева расстреляли царя и его семью! Садисты! Они не пощадили даже малолетнего царевича Алексея. Эти изуверы сделали все, чтобы замести следы ужасного преступления. Сегодня администрация области и десятки энтузиастов ищут останки царской семьи.
— И каков результат? — допытывался Браун.
— Партийно-гебистская машина сделала все, чтобы вытравить из памяти народа то страшное преступление. Они стерли с лица земли даже дом Ипатьева. Но мы ищем и найдем останки несчастных жертв.
— Аполлон Григорьевич, насколько мне известно, он простоял до конца 70-х годов?
— Смит, мне импонирует ваше знание нашей истории и осведомленность, — отвесил комплемент Ванюкин.
