Чистота, особенно телесная чистота, – это только кажущаяся невинной концепция, стоящая за множеством общественно значимых действий, совершенных в прошлом веке. Страсть к телесной чистоте привела к возникновению евгеники, а она, в свою очередь, к стерилизации слепых, черных и бедных женщин. Озабоченность телесной чистотой тенью стояла за законами о запрещении смешанных браков, просуществовавшими в течение ста лет после отмены рабства; то же требование телесной чистоты стояло за законами против содомии, которые только недавно были объявлены неконституционными. Человеческая солидарность в немалой степени была принесена в жертву сохранению некой воображаемой чистоте.
Даже если мы пока точно не знаем, как именно химические соединения, содержащиеся в крови пупочной вены и грудном молоке, влияют на будущее здоровье наших детей, то мы, по крайней мере, знаем, что мы сами в целом не чище, чем окружающая нас среда. Мы все загрязнены. В наших кишках больше бактерий, чем наших собственных клеток в нашем организме, – мы кишим бактериями и переполнены разными химикатами. Другими словами, мы являемся продолжением того, что нас окружает на грешной земле. Включая – в особенности – друг друга.
* * *
Впервые несколько недель после рождения моего сына мартовский ветер дул с Мичигана, продувая нашу квартиру, где я часами, сидя по ночам в тугом деревянном кресле-качалке, баюкала мое беспокойное дитя и смотрела в окно, едва различая ветви деревьев, раскачивавшихся под напором сильного ветра. Кресло скрипело, завывал ветер, и я слышала, как что-то стучало в стекло и било по подоконнику, и я твердо знала, что это вампир, который хочет проникнуть к нам. Днем вид из окна напоминал мне, что перед ним стоит флагшток с развевающимся флагом и вибрирующим линем, но по ночам мне было по-настоящему страшно. Я успокаивала себя только тем, что, как я знала из виденного фильма о вампирах, вампир не может войти в дом без моего разрешения.
Я избегала зеркал ночью, просыпаясь от кошмаров, я видела, как движутся вещи, которые просто не могли двигаться. Днем я была уверена, что озеро поет мне свою нескончаемую песнь. Это был длинный, низкий тон, слышать который могла только я одна. Эта песнь успокаивала, но одновременно и тревожила. На столе, рядом с креслом-качалкой, стояли два литровых графина с водой. Глядя на эти графины и баюкая ребенка, я вспоминала, как в госпитале мне говорили, что после родов я потеряла два литра крови. Для меня до сих пор остается загадкой, как они могли определить объем кровопотери, если вся кровь вылилась на пол. Много позже муж рассказал мне о шелесте маленьких волн, которые возникали в луже крови, когда медсестры с краев подтирали ее полотенцами. Но я не слышала никаких шелестящих звуков, и эти два литровых графина были для меня единственной мерой моей потери.
Вампиры в то время витали в воздухе. Был запущен новый телесериал «Истинная кровь», и скоро обещали премьеру «Дневников вампира», а сага «Сумерки» сначала вышла как книга, которую я не читала, а затем в виде фильма, который я не смотрела. На бампере машины, припаркованной в нашем квартале, красовался стикер «Кровь – это новый черный», а когда я, впервые после родов, посетила книжный магазин, то обнаружила там целый отдел книг о вампирах для подростков. Вампиры стали частью культурного мейнстрима, но я, как новоиспеченная мать, зафиксировалась на них, потому что для меня это был способ думать о чем-то другом. Вампир был метафорой, но мне трудно сказать, был ли он метафорой меня самой или моего ребенка. Днем он спал, а ночью просыпался, чтобы пососать моего молока, а иногда он выдавливал из сосков кровь своими беззубыми челюстями. С каждым днем он становился все более и более энергичным, я продолжала оставаться слабой и бледной. Я жила за счет крови, которая не была моей.
Сразу же после того, как мой сын появился на свет, во мне, несмотря на то что до этого момента роды протекали абсолютно нормально, что-то произошло, матка буквально вывернулась наизнанку, последовал разрыв капилляров, и из матки хлынула кровь. После того как я родила – без медицинского вмешательства, без обезболивания, без внутривенных лекарств, – меня срочно доставили в операционную и погрузили в глубокий наркоз. Я очнулась, дрожа от холода, укрытая грудой подогретых одеял. «Это случается со всеми, кто сюда попадает», – флегматично заметила акушерка, которая стояла надо мной в нимбе яркого сияния; от ее слов у меня усилилось впечатление, что я реально побывала на берегах Стикса. «Куда – сюда?» – хотелось мне спросить. Я была слишком слаба, чтобы двигаться, но, когда попробовала пошевелиться, обнаружила, что все мое тело опутано трубками и проводами: в вены обеих рук были введены внутривенные катетеры, между ног я ощущала мочевой катетер, на груди были приклеены датчики, а на лицо была надета кислородная маска.
Оставшись одна в палате, я погрузилась в сон, а проснулась от страшного ощущения: мне показалось, что я перестала дышать. Рядом пиликали мониторы аппаратуры. Медсестра, возившаяся с машинами, сказала, что ей кажется, что монитор неисправен, потому что включился сигнал тревоги, оповестивший о том, что я не дышу. Я начала кашлять и никак не могла вдохнуть, чтобы сказать «помогите», прежде чем потеряла сознание. Когда оно вернулось, в изножье моей кровати стоял врач; было решено перелить мне кровь. Это воодушевило медсестру, которая сказала мне, что переливание крови – это волшебство. Она сообщила, что она видела, как нормальный цвет возвращается на серые лица больных после гемотрансфузии, что люди, которые не могли даже пошевелиться, после переливания садились в кровати и просили есть. Она не употребила слов «жизнь» и «смерть», но дала мне понять, что видела, как мертвецы возвращаются к жизни.
Я не почувствовала, что возвращаюсь к жизни, когда охлажденная кровь начала поступать в мои вены. Я только ощутила, как зловещий холод пополз от руки к груди. «Обычно люди этого не замечают», – сказал мне врач, когда я спросила, какова температура крови. Рискуя упасть, он стоял на стуле с колесиками и высоко держал пакет с кровью, чтобы она, под действием силы тяжести, быстрее текла в мои жилы. По правилам госпиталя ребенок не мог находиться со мной в реанимационной палате, и врач не мог изменить это правило, но он старался побыстрее перелить мне кровь, чтобы скорее вернуть в отделение. По краям поля зрения у меня появился черный ободок, в животе появилась сжимающая боль, помещение завертелось перед глазами. «Все это нормально, – подбодрил меня врач и добавил: – Помни, это не твоя кровь».
Можно придумать много объяснений робости и страха, которые я испытывала в течение нескольких недель после родов: я была молодой неопытной матерью. Я была оторвана от семьи. Я была обескровлена. Я сходила с ума от утомления. Но истинная причина страха ускользала от меня еще несколько месяцев, до тех пор пока я не отплыла от берега озера в моей маленькой лодочке, сделанной из гнутых деревянных планок, обтянутых прозрачным полотном. Я много раз плавала по озеру в этой лодочке и никогда не испытывала страха, но на этот раз пульс начал гулким эхом отдаваться у меня в ушах. Я вдруг осознала, что подо мной невероятно огромная масса воды, подо мной холодная безмерная глубина, и я вдруг поняла, насколько хрупка моя лодка. «О, – подумала я не без разочарования, – оказывается, я боюсь смерти».
