Я не могу найти удобную позу.
Я не могу коснуться кончиков пальцев на ногах.
Мои пальцы – неприкасаемые.
Мне необходимо съесть кусок торта, чтобы справиться с этим открытием.
Я – развалюха.
Не знаю, как это случилось.
Вот только на самом деле – знаю.
Помните ту генетическую лотерею, в которую выиграли женщины моей семьи? Ту, которая означает, то мы никогда не будем выглядеть старше, чем стайка ужасно усталых подростков? Похоже, существует также метаболическое суперлото, в котором есть выигрышные номера – но только для ПОЛОВИНЫ женщин в моей семье. Так что моим сестрам Делорс и Сэнди крупно повезло не только выглядеть на четырнадцать лет. Они могут умять полкоровы в один присест – и не выглядеть после этого толще, чем, скажем, ЧЕТЫРНАДЦАТИЛЕТНИЕ ПОДРОСТКИ.
Я же, напротив, эти выигрышные номера не вытащила. Жир со всех сторон бежит ко мне, прыгает на мое тело и прилипает к нему. Словно знает, что нашел свой дом. Словно хочет быть со своим народом.
Я сражалась со своим весом всю жизнь. Это всегда казалось мне несправедливым. Это всегда была чудовищная борьба. И спустя некоторое время я решила, что борьба того не стоит. И перестала сражаться. Перестала морить себя голодом. Остановилась на весе, который казался и не слишком большим, и не слишком малым. Плюс-сайз. Сочная. Фигуристая. Определенно симпатичная. Великолепная попа. Я была здорова. Я тренировалась. Хотя в любом случае была не самого высокого мнения о своем теле.
А потом… я выпустила руль из рук.
Не спрашивайте, когда именно. Я толком и не знаю.
Но знаю, что это совпало с моментом, когда я постепенно захлопывала все двери в своей жизни. Говорила «нет». Закрывалась.
В этом все дело. Не было такого ощущения, что это на самом деле происходит.
Я имею в виду, происходило-то как раз многое.
У меня были превосходные предлоги, чтобы выпустить из рук этот руль.
Я решила заморозить свои яйцеклетки. В смысле те, что были внутри моего тела. Дети. Да! Чудо жизни. Чтобы заморозить яйцеклетки, нужно колоть себе гормоны. Так вот, если женщина от природы стройна, она так и останется стройной. Если же это я… какая там стройность!
А потом мне пришлось внезапно перенести небольшую хирургическую операцию. И тут я такая: «Лучше мне пока перестать тренироваться. И, может быть, полежать немного на этом диванчике, чтобы прийти в себя».
Э-э, операция-то была на глазу.
И что?
К чему это я?
Не важно, что операция была на глазу. Моему ГЛАЗУ нужно было восстановиться. Но когда глазу стало лучше, тот диванчик вроде как уже не мог без меня обходиться. И снова подниматься с него не казалось такой уж большой необходимостью. К тому же по TV шли такие хорошие программы…
Ах да! TV. У меня была работа. «Анатомия страсти». Потом у меня стало две работы. Добавилась «Частная практика». Потом их стало три. К этим сериалам я добавила «Скандал». А потом, как раз когда я попрощалась с «Частной практикой», мы начали продюсировать «Как избежать наказания за убийство». И чем больше было у меня работы, тем чаще меня можно было застать за рабочим столом или на диванчике в режиссерской. Тем чаще меня можно было обнаружить сидящей на пятой точке. Чем больше я сидела, тем меньше двигалась.
Чем меньше я двигалась, тем… что?
Не заставляйте меня это произносить.
А сериалы шли так хорошо!..
Это своего рода жестокая шутка. Если бы какой-то из них провалился, у меня бы, как ни иронично, появилось время на спортзал. У меня появилось бы какое-то время на отдых. Время, чтобы заботиться о себе. По крайней мере, я себе так говорила. Но ни один из них не закрылся. Я преуспевала. Я более чем преуспевала.
Для телесериала хотя бы три сезона подряд – явление крайне редкое. А к тому моменту все созданные мной сериалы шли как минимум по пять сезонов.
«Шондалэнд» стал брендом.
Студия рассчитывала, что мы станем продюсировать и другие программы. Компания надеялась, что я буду поддерживать на неизменном уровне качество тех, которые уже шли в эфир. Мне принадлежал целый вечер наиболее дорогостоящей «недвижимости» на телевидении. СБЭЧ завоевывал соцсети. Казалось, на него купились все. Очень сильно купились. У меня начались кошмарные сны о том, что меня отменяют.
Делорс и Дженни Маккарти квохтали надо мной, опасаясь, что стресс повредит моей креативности. Они не понимали: моя креативность была единственной областью, в которой я никогда не ощущала стресса. Создание миров, персонажей, историй всегда было сферой, в которой я чувствовала себя наиболее непринужденно. Когда передо мной возникает чистый лист новой серии, я вхожу в зону спокойной уверенности. Я ощущаю гул. Для меня делать TV – это… блаженство. Я умею придумывать так же, как другие люди умеют петь, – я просто всегда умела чисто спеть все ноты. По сути своей телесериал – та же кладовка, только побольше. Так что меня-то как раз не беспокоило написание сценариев или продюсирование программ.
Меня беспокоили растущие чужие ожидания. Меня беспокоили ставки.
О да! Наверное, следовало бы упомянуть: ставки существуют, и, боже ты мой, ставки эти высоки.
По мере того как росла популярность моих сериалов, я все острее и болезненнее осознавала, что́ стоит на кону. Я улыбалась, отказывалась отвечать на этот вопрос, притворялась, что не знаю, о чем меня спрашивают репортеры, когда задают эти вопросы – вопросы о расе. Но невозможно вырасти в Америке чернокожим и ничего об этом не знать.
Эти съемки были не только моими. Они были нашими.
Я обязана была сделать все правильно. Я обязана была поддерживать все на плаву. Я обязана была добежать до вершины горы. Я не могла отдыхать, я не могла упасть, я не могла споткнуться, я не могла отказаться. Не добежать до вершины – это был не вариант. Неудача стала бы не только моей. Отголоски моего провала ощущались бы не одно десятилетие. В случае «Анатомии страсти» это значило бы, что дать афроамериканке собственный сериал с актерами, которые выглядели так, как выглядят люди в реальном мире, было ошибкой. Я доказала, что это не ошибка.
Для «Скандала» ставки стали еще выше. Если бы первый за тридцать семь лет сериал кабельного ТВ с афроамериканкой в главной роли не нашел своего зрителя, кто знает, через сколько лет смог бы появиться следующий? Провал означал бы, что, возможно, еще двум поколениям актрис пришлось бы ждать другого шанса сняться в роли, не являющейся второстепенной.
Я из тех, кого сама стала называть П.Е.И. Первая. Единственная. Иная. Мы – очень избранный клуб, но нас таких больше, чем можно подумать. Мы знаем друг друга в лицо. Всех нас отмечает один и тот же усталый взгляд. Взгляд человека, которому хотелось бы, чтобы люди перестали думать, как это замечательно, что мы умудряемся прекрасно справляться со своим делом, будучи при этом чернокожими, азиатами, женщинами, латиноамериканцами, геями, паралитиками, глухими… Но когда ты – П.Е.И., на тебе висит груз дополнительной ответственности – хочешь ты того или нет.
