Вспоминая о своем эмигрантском увлечении коммунистическими идеями, Быстролетов писал: «Равнодушный мир представлялся мне твердыней, которую надо взять с боя». Разведку он воспринимал как тайный фронт борьбы за освобождение человечества от оков капитализма. Но эта великая цель не всегда соотносилась с практикой, и Быстролетов порой удивлялся гротескности момента: на неприглядные операции и необходимые для его работы буржуазные прихоти уходили честные деньги рязанских и тульских колхозников.
«За всю зарубежную жизнь для себя я не сделал ни одного глотка алкоголя, не выкурил ни одной сигары и сигареты, не спустился ни разу в ночной кабак, – оправдывался Дмитрий Александрович. – Но я научился делать это для них [своих противников], и делал хорошо, совершенно естественно».
[153]
Когда в Тайшете начальница медсанчасти попросила з/к Быстролетова нарисовать что-нибудь из заграничной красивой жизни, он припомнил берлинские «Фемину», «Какаду» и «всё, что было». Ни один любитель хорошенько повеселиться не мог пропустить «Femina-Palast» и «Kakadu» – самые большие и модные ночные клубы германской столицы. В одной из своих повестей Быстролетов обмолвился, какое это было редкое удовольствие – изображать «своего», заходя в бар или дансинг, и осознавать, что своей работой вколачиваешь гвозди в гроб старого мира.
Глава четвертая
Слово «надо»
Быстролетов недолюбливал печатную машинку. Слова подбирались легко и свободно, когда он брал перьевую ручку и склонялся над чистым листом бумаги. Наверное, это вопрос привычки. Ни в лагерях, где он украдкой сочинял книги, чтобы не сойти с ума, ни на явках резидентуры никаких машинок не было.
«Дорогие читатели, никогда не завидуйте разведчику, который надевает утром шелковый халат, днем садится за хорошо сервированный стол, а ночью спускается в дорогой кабак под руку с красивой женщиной, – выводил Дмитрий Александрович мелким округлым почерком. – Помните – у него в заднем кармане брюк припасен браунинг, чтобы вовремя застрелиться!»
[154]
Конечно, это было преувеличением, эффектным акцентом. Оружие компрометирует, а нелегал старается избегать всего, что может дать повод усомниться в исполняемой им роли. В крайних же случаях оно становится аргументом силы – разведчик обязан спастись и выжить. Пистолет и еще не засвеченный паспорт ему в 1933 году в Лондон привезла жена. Он ходил тогда по лезвию бритвы, нутром ощущая опасность разоблачения… Быстролетов задумался, привычным жестом пригладил седую бородку и вдруг представил ее – нет, не Марию, а другую женщину. Ту, у которой и сорок лет спустя, если бы они повстречались, просил бы прощения на коленях. И он позволил себе записать убийственно откровенную фразу:
«Как и заключение, разведка уродует души и жизнь не только прямо, но и косвенно – посторонних людей, которые вынуждены с ней соприкоснуться».
[155]
Успех в работе разведчика неизбежно связан с обманом, зачастую изощренным, и умением пользоваться человеческими слабостями или симпатией. От таких побед остается горький привкус. Но в 1927 году Быстролетов этого еще не понимал. Задание Самсонова-Гольста – обольстить и завербовать сотрудницу французского посольства – показалось ему любопытным приключением.
«Заинтересуйте ее культурными темами, а потом инсценируйте любовь, – советовал резидент. – Только не спешите! Даю вам год или два. Потом делайте предложение. Предложите увезти ее сначала в Москву, а потом в Вашингтон, куда вас якобы отправляют в десятилетнюю командировку на должность второго секретаря посольства… Когда она клюнет, и физическая близость войдет в потребность, вы вдруг объявите, что Москва боится предательства и нужно какое-нибудь доказательство искренности перехода к нам – так себе, какой-нибудь пустячок, пара расшифрованных телеграмм. Потом еще. Даст один палец – потребуйте второй, после руку… Нам нужны шифры и коды, вся переписка посольства».
В повести «Путешествие на край ночи» Быстролетов прикрыл эту даму выдуманным именем, титулом и должностью – графиня Фьорелла Империали, якобы единственная женщина-дипломат фашистской Италии. В реальности ее звали Мари-Элиан Окутюрье, агентурный псевдоним – Лярош.
[156] Секретарь-машинистка французского посольства, она имела доступ к конфиденциальным материалам.
Знакомство состоялось, интерес со стороны Мари перерос в глубокое чувство. Дмитрий с отвращением думал о моменте, когда надо будет требовать то самое доказательство, и находил оправдание:
«Ты не виноват, ты делаешь это не для себя. В конце концов, борьбы без жертв не бывает».
Получив копии некоторых посольских документов, он попросил то, ради чего всё затевалось.
«Я помню тот вечер: розовые лучи освещали ее сбоку. Она стояла, выпрямившись, и мяла в руках платок. Розовую окраску одной щеки подчеркивала мертвенная бледность другой… И через несколько дней она ухитрилась привезти пакет, в котором оказались все шифровальные книги посольства. Умоляюще: “Только на час! На один час!”».
Через десять дней после того, как Гольст сообщил об успехе в Центр, из Москвы пришло распоряжение законсервировать связь с Лярош. Без каких-либо разъяснений.
«Во мне кипела ярость. “Я опоганил три человеческие души: любовницы, жены и свою собственную. Теперь, когда я добыл желаемые секреты, вы мне отвечаете: «Не надо!». А где все вы были раньше?!.” Резидент пожал плечами…»
[157]
* * *
Мария-Милена… Это было случайное знакомство и любовь с первого взгляда. Проходя по Вацлавской площади, Дмитрий заметил группу молодых людей, раздающих листовки, а среди них – девушку с волосами цвета красной меди, одетую в серый спортивный костюм. Он подумал, что такую утонченную простоту и изысканность жестов редко встретишь на улице. Девушка не казалась красавицей, но что-то в ее внешности покоряло сразу и навсегда.
В поздней служебной автобиографии Быстролетов написал кратко и прозаично:
«В 1926 г. женился на сотруднице Торгпредства СССР в Праге М.И.Шелматовой, чешке, принявшей затем наше гражданство. Она – пролетарского происхождения, член КПЧ с 1921 г., вся ее семья – коммунисты, отец и сестра работали в аппарате ЦК КПЧ».
[158]
