Генри Пик после войны мог не скрывать своих убеждений. Согласился стать секретарем Общества дружбы «Нидерланды-СССР», вновь занялся живописью и дизайном и даже получал государственные заказы на оформление различных национальных выставок.
В марте 1950 года он прилетел в Лондон на торговую выставку – и с ним, конечно же, захотели пообщаться люди из MI5. Пик рассказал своем прошлом довольно подробно, но лишь о том, что в целом и так было известно контрразведке. Ученик Быстролетова не сказал ничего, что навредило бы тем, кого он знал, и делу, которому когда-то служил. Раймонда Эйка, благополучно пережившего расследование дела Кинга, Пик назвал своим промахом – якобы от него не было получено ничего, кроме малоинтересного экономического обзора. Джон Кинг давным-давно раскололся и отбывал тюремный срок, детали вербовки и явочных встреч не могли ухудшить его участь. Второй источник в британском МИДе Пику не был известен. Своих кураторов он называл только по псевдонимам – Людвиг, Петер, Вальтер, Ганс. Художник согласился набросать по памяти карандашный портрет Ганса, будучи уверенным в том, что его больше нет на свете, – как и Людвига-Рейсса, о гибели которого от рук НКВД писали газеты.
В MI5 поверили в правдивость рисунка (покойного Рейсса художник изобразил довольно точно) и, памятуя слова Кривицкого, предположили, что Ганс – это Джо Пирелли. Портрет показали бывшему коллеге Олдхема, коротавшему свои дни на пенсии. Кемп, наверное, внутренне поежился, когда ему напомнили о скандале 1933 года. Он ответил, что лицо на картинке кажется ему знакомым, но как выглядел Пирелли – с таким вопросом лучше обратиться к миссис Олдхем. Разыскивая вдову, контрразведчики опоздали буквально на несколько дней. 27 июня 1950 года полицейские Кингстона выловили из Темзы труп пожилой женщины без следов насилия. Ее быстро опознали – Люси Олдхем, снимала дешевое жилье на окраине, страдала депрессией, – и констатировали самоубийство.
[381]
Если бы Быстролетов вдруг вернулся в Европу – то его, наверное, никто бы уже не узнал: настолько постарел Джо Пирелли, он же граф Переньи et cetera. Хотя, если сравнить портрет агента Ганса в образе денди с лагерной фотокарточкой – и абрис лица, и контур носа у него остались те же. И чуть приподнятая, будто в удивлении, левая бровь. Только появились глубокие морщины и напрочь исчез блеск из глаз.
* * *
На похоронах Сталина в марте 1953 года в давке погибли и покалечились несколько сотен человек. Страна рыдала, сокрушалась, паниковала, будто перед концом света. Но на островках ГУЛАГа… В одном из пунктов Вятлага охрана лишь злобно щурилась, глядя, как ликовали заключенные:
«Все шапки вверх швыряли и кричали: “Усатый сдох, усатый сдох!”»
В Норильлаге вывесили траурные флаги, но –
«…у всех было радостное настроение, это можно было заметить по лицам, по шуткам, которыми обменивались зэки».
«[В воркутинском Речлаге] по радио передавалась траурная музыка, а население барака буквально вопило от радостного восторга».
«Ликуем, верим, что будут перемены к лучшему», – переживали озерлаговцы.
«Все были в надежде, что вот-вот скоро всех высвободят», – казалось заключенным Нижамурлага.
[382]
«Радость жизни и физическое ощущение силы были столь велики и властны, что я не мог запереться в себе…»
Весной 1953 года он «раскрыл объятья пошире да и отхватил себе охапку работы» – помимо заведования стационаром, обязанности врача больничного барака, врача-распределителя, санитарного врача и прозектора, а еще по собственному почину взялся за научное исследование по лептоспирозной инфекции
[383].
И, конечно же, он вновь подал заявление о пересмотре своего дела. В июле 1953 года оно наконец-то было рассмотрено в Главной военной прокуратуре.
«Жалобы Быстролетова содержат конкретные данные, опровергающие детали показаний изобличающих его лиц, – отметил подполковник юстиции Кузьмин. – В НП
[384] имеется заключение от 2 августа 1945 г., но в нем показания изобличающих лиц приведены неконкретно, а также неконкретно записано, что Быстролетов виновным себя признал».
[385]
Но ГУЛАГ еще не расформировывали. Летом 1953 года в Омске началось грандиозное строительство – нефтеперерабатывающего завода и городка нефтяников. По традиции, силами как вольнонаемных, так и з/к. Сюда перебросили кемеровский Камышлаг (Особлаг № 10), собрали несколько партий с Озерлага. В октябре в Омск со штрафным этапом прибыл Быстролетов, получив назначение врачом больницы лаготделения № 5. Ему присвоили номер О-837. В остальном он увидел веяния времени: заключенные вполне хорошо одеты, обуты, накормлены, и на работы выводят только здоровых. Сначала пошли слухи, что лагеря скоро закроют, потом говорили о пересмотре дел конкретных осужденных. «Мы слушали новости с замиранием сердца, радовались, в груди у всех вспыхнул огонек надежды…».
На свое счастье, Дмитрий Александрович не знал: после того, как его дело затребовали из архива МГБ для изучения, военный прокурор подполковник Ерома уверенно резюмировал:
«Показаниями обвиняемых, участвовавших вместе с Быстролетовым в к/р деятельности, признанием своей вины на суде и частично в жалобах, вина его в предъявленном ему обвинении доказана и оснований к пересмотру дела нет».
Однако старательно выстроенная Сталиным и его наркомами репрессивная машина уже была поставлена на обратный ход. Верховный суд СССР получил право пересматривать постановления Особого совещания при НКВД-МГБ, а Генеральная прокуратура спешно изучала списки опасных государственных преступников. Одно за другим выносились персональные решения о реабилитации – в отношении самых видных «контрреволюционеров».
23 декабря 1953 года Специальное присутствие Верховного суда приговорило Берию и его ближайших соратников по органам госбезопасности к расстрелу. Обвинения, правда, выдвигались по старым лекалам – измена родине, антисоветский заговор, подрывная деятельность. Но было и кое-что новое.
