«Судом установлено, – говорилось в официальном сообщении, – что подсудимые, используя свое служебное положение в органах НКВД-МГБ-МВД, совершили ряд тягчайших преступлений с целью истребления честных, преданных делу Коммунистической партии и Советской власти кадров».
Так что заместитель главного военного прокурора полковник Могилевцев усомнился в выводах Еромы и наложил резолюцию: «Истребовать дела на лиц, причастных к делу Быстролетова, для проверки». Пока готовились запросы, пересылались документы, давались поручения о проверке, президиум ЦК КПСС постановил создать центральную и местные комиссии по пересмотру приговоров за контрреволюционные преступления. Их было столько, что восстановление социалистической законности грозило растянуться на многие годы.
Осужденного Быстролетова выпустили на свободу без реабилитации. Сактировали – списали как инвалида, ни на что не пригодного.
Он свалился прямо на разводе, в феврале 1954 года, на следующий день после того, как здоровый уголовник, не получив освобождения от работы, в отместку избил его, – а удары пришлись по тем местам, что были покалечены на следствии…
Быстролетов очнулся уже на больничной кровати. Инсульт вызвал частичный паралич и потерю способности ясно выражать свои мысли.
«Пока – совершенный идиот, – резюмировала капитан медслужбы. – Если выживет, то будет в инвалидном доме клеить конверты».
Дмитрий Александрович и до того чувствовал в себе надлом. Он уже не искал себе друзей среди заключенных, все интересы свелись к исполнению служебных обязанностей. Да еще поддерживал себя сочинением глав для книги, начатой мысленно в Сухановской тюрьме:
«Беру свой несчастный мозг в обе руки и пальцами изо всех сил сжимаю его до тех пор, пока не начинает капать смешанная с кровью жидкость. Она ароматна, это – воспоминания о прошлом, преображенные творчеством…»
Диагноз привел его в ужас: теперь он – конченный человек, по-лагерному – огарок. Впервые Быстролетову пришла в голову «спасительная мысль, счастливо разрешавшая все вопросы – покончить с собой!». Но удавиться кое-как скрученной простыней, привязанной к спинке кровати, не получилось – попытку пресек сосед по палате. Тогда он по привычке поставил перед собой цель-вызов – упражнениями заставить себя двигаться: чтобы суметь добраться до уборной, где и закрепить петлю на трубе. Но когда встал на ноги, появилась другая спасительная мысль: раз идет восстановление – пусть и кое-как, значит, не всё потеряно. Вместе с движением вернулись умения читать и писать. Летом на прогулке Быстролетов повстречал начальника медсанчасти – тот сообщил, что его снимают с работы, но перед тем он успел составить список з/к на досрочное освобождение по инвалидности: «Скоро поедете домой!».
Не вскоре – шестеренки системы вращались медленно – но долгожданный день настал. 20 октября 1954 года в 11 часов утра он переступил порог лагерного управления и направился с такими же счастливцами на вокзал. В кармане телогрейки лежала драгоценная справка: «Освобожден по определению Омского областного суда в порядке ст. ст.457-462 УК РСФСР по болезни». С собой Быстролетову выдали билет на проезд до Москвы, 16 рублей на питание в пути и 496 рублей заработка, накопившегося в лагерной кассе. Что с ними можно позволить себе на воле, он не представлял. Знал только, что газета «Правда», по которой на больничной койке заново учился читать, стоит 20 копеек.
«Настала ночь – первая ночь на воле под мерный стук колес, уносящих нас на запад… Я проводил рукой по простыне и одеялу, желая вызвать в себе ощущение восторга, бурной радости, упоения. Но ничего этого не было. Меня переполняла тревога. Куда я еду? Что со мной будет? Как меня встретят люди, которые меня не знают и, вероятно, знать не хотят? Что будет дальше? Ведь я не могу работать… Я не могу содержать себя, кормить, обувать и одевать, найти комнату и заработать деньги для ее оплаты… И еще: я не полноправный гражданин, а лишенец – куда ни сунусь, всюду будет отказ!..
По прибытии в Москву я выполз на ступени Казанского вокзала. Голова так кружилась от волнения и усталости, что пришлось опереться рукой о стену… Постовой милиционер заметил меня.
– Ты оттуда?
– Оттуда.
– Так давай отселева к такой-то матери, слышь? В момент, чтобы духу не было!»
Хорошо, что он представлял, к кому идти – по настоящему адресу.
Глава восьмая
Человек в штатском
Об этой женщине Быстролетов всегда говорил с неподдельным благоговением. Как о спасительнице, удержавшей на краю пропасти в лагере, помогшей вытерпеть Сухановскую тюрьму – одна мысль о любящем человеке придавала силы – и выходившей, когда бывший з/к О-837 разбитым инвалидом вышел на волю.
Они познакомились в Суслово, буднично:
«– Разрешите? У меня направление в женское отделение…
Невысокая женщина с нежно-белой прядью над моложавым лицом подала мне бумажку и устало садится на второй табурет… Вся фигурка, маленькая и стройная, напоминает что-то далекое, забытое…
“Какое породистое, хоть и измученное лицо”, – думал я, разглядывая ее исподлобья».
[386]
Оказалось – москвичка, сотрудница Института авиационных материалов. Член семьи изменника родины: ее муж, военный инженер-танкист, отбывал срок в Ухтпечлаге. После осмотра и выдачи лекарства Анна Иванова попросила сохранить принесенную коробку растворимого кофе – свое единственное богатство: «Я иногда приходила бы и делала себе кружку». Из жалости Быстролетов взял ее на концерт лагерной самодеятельности – посмотреть на обстановку и познакомить кое с кем. А дальше…
Одиночество для него кончилось: появился человек, с которым он вместе садился за стол. В лагере, где еда – это радость, наивысшим доверием считалось делить ее на двоих.
У Анны Ивановой была не менее бурная молодость: дочь херсонского помещика, рисковая по характеру, она в гражданскую войну втянулась в борьбу за новую жизнь, была у красных в конной разведке, расстреливалась белыми, уцелела, потом служила в штабе одной из буденновских дивизий, а когда отгремели все грозы и развернулось строительство той самой новой жизни, выучилась на инженера-химика. Она гордилась своей работой и верила в будущее, пока в 1942 году не пришли за мужем.
Законы притяжения душ до конца не изучены. Иногда всё начинается с первого взгляда. Иногда люди долго не решаются открыться друг другу. Здесь, после знакомства в больничном бараке, вдруг вспыхнул огонек, постепенно, но уверенно разгоравшийся и согревавший тех, кто его породил.
«Мы стояли у печки над теплым чайником и делали вид, что греем руки. В темноте наши пальцы иногда встречались. Самые кончики. Коснутся – и сейчас же пугливо отскочат назад, чтобы сейчас же снова начать игру…»
[387]
