Легенда, о которой я говорю, была знакома мне с детства. В моей семье её рассказывали шёпотом, качая головой – о сэре Джоне Тремоте, что был школьным другом моего отца. Но я никогда лично не встречал сэра Джона, никогда не посещал Тремот-Холл до тех самых событий, которые стали основой для финала этой трагедии. Мой отец увёз меня из Англии в Канаду, когда я был ещё младенцем. Он процветал в Манитобе как пчеловод. После смерти отца забота о его пчёлах легла на мои плечи, и я провел много лет на пасеке, прежде чем исполнить свою давнюю мечту – посетить свою родину, прогуляться по её сельским тропинкам.
Когда, наконец, я стал свободен, легенда о сэре Джоне почти исчезла из моей памяти, так что, путешествуя на мотоцикле по сельской Англии, я никак не планировал оказаться в Тремот-Холле.
Во всяком случае, меня никогда не тянуло в такие места из одного лишь нездорового любопытства, какое, возможно, подобные жуткие истории пробуждали в других. Мой визит, как это обычно бывает, оказался чисто случайным. Я забыл точное расположение Тремот-Холла и даже не думал, что нахожусь в его окрестностях. Если бы я знал, то, наверное, объехал бы его стороной, чтобы не нарушать покой испытывающего поистине демонические страдания владельца, даже несмотря на то, что мне нужно было найти место для отдыха.
Ранним осенним днём, до того, как попасть в Тремот-Холл я весь день не спеша путешествовал на мотоцикле по извилистым сельским дорогам и тропинкам. День был ясным и светлым, с нежно-лазурным небом над величественными парками, тронутыми первыми красками янтаря и багрянца уходящего года. Но ближе к полудню из-за скрывавших океан холмов пришел туман, замкнув меня в свой скользящий призрачный круг. Каким-то образом в этом обманчивом тумане я потерял дорогу и пропустил путевой столб, указывавший направление к городку, в котором я собирался заночевать.
Я проехал ещё немного наугад, думая, что вскоре достигну другого перекрёстка. Путь, по которому я следовал, был всего лишь неровной, на редкость пустынной тропой. Туман сгустился, потемнел и приблизился ко мне, закрывая обзор до горизонта. Я мог лишь видеть, что попал в какую-то пустошь с валунами, без признаков обработанной земли. Я перевалил через холм и стал спускаться по длинному однообразному склону, в то время как сумерки и туман вокруг меня продолжали сгущаться. Я думал, что двигаюсь в сторону заката, но в этом полумраке не было видно ни малейшего отблеска или красного всполоха, который мог бы послужить признаком тонущего в тумане солнца. Ноздрей моих коснулся промозглый запах воды и соли, будто впереди лежала гниющая морская топь.
Дорога повернула под острым углом, и мне показалось, что я еду между холмами и болотами. Ночь надвигалась неестественно быстро, будто спеша догнать меня, и я начал ощущать какое-то неясное беспокойство и тревогу, словно сбился с пути не в родной Англии, а в каких-то незнакомых враждебных краях. Туман и сумерки удерживали окружающий пейзаж в холодной тишине, в смертельной и тревожной тайне.
Затем слева от тропы, чуть впереди я увидел пятно света, которое напоминало скорбный, наполненный слезами глаз. Оно смутно просвечивало сквозь какую-то неопределённую хаотическую массу, словно находилось за деревьями в призрачном лесу. Когда я пошёл в сторону света, то увидел маленькую сторожку, какие обычно строят у въезда в некоторые поместья. В сторожке было темно и пусто. Остановившись и вглядываясь в полумрак, я заметил в изгороди из неподстриженных кустов очертания кованых железных ворот.
Всё вокруг имело запущенный и неприступный вид. Из невидимого болота наползали угрюмые, бесконечно извивающиеся спирали тумана, и я продрог до костей. Но свет указывал на возможное присутствие живых людей посреди этих пустынных холмов, и я надеялся получить место для ночлега или, по крайней мере, найти того, кто мог бы указать мне дорогу к городу или постоялому двору.
К моему удивлению ворота были не заперты. Они с жутким скрипом повернулись на ржавых петлях, словно их не открывали в течение долгих лет. Толкая перед собой мотоцикл, я пошёл по заросшей сорняками дорожке к источнику света. Хаотичная масса передо мной оказалась большой усадьбой, расположившейся среди деревьев и кустов, искусственные формы которых, как и живая тисовая изгородь у ворот, давно лишённые ухода садовника, приобрели дикие и гротескные очертания.
Туман тем временем превратился в унылую морось. Почти наощупь пробираясь сквозь мрак, я нашёл тёмную дверь недалеко от окна, в котором светила одинокая лампа. Я трижды постучал в дверь, и в ответ услышал медленные приглушённые, шаркающие шаги. Дверь была отворена с той неспешностью, что свидетельствовала об осторожности и нерасположении хозяина, и я увидел перед собой старика с горящей свечой в руке. Его пальцы дрожали от паралича или дряхлости, и чудовищные тени подобно зловещим взмахам крыльев порхающих летучих мышей трепетали позади в сумрачной прихожей, падая на его сморщенное лицо.
– Что вам угодно, сэр? – спросил он. Хотя голос старика дрожал, и говорил он нерешительно, тон его речи был далек от неучтивости. Он не выказывал явного негостеприимства и подозрительности, которых я опасался. Однако я все же ощутил некую нерешительность и сомнения, и пока старик слушал рассказ о причинах моего стука в эту одинокую дверь, я заметил, что он внимательно осматривает меня с той проницательностью, которая опровергла моё первое впечатление о его крайней дряхлости.
– Вижу, вы чужак в этих местах, – заметил старик, когда я закончил свои объяснения. – Могу ли я узнать ваше имя, сэр?
– Генри Чалдейн, – ответил я.
– Вы случайно не сын мистера Артура Чалдейна?
Немного удивившись, я признал, что это действительно так.
– Вы похожи на своего отца, сэр. Мистер Чалдейн и сэр Джон Тремот были большими друзьями до того, как ваш отец уехал в Канаду. Не желаете ли войти, сэр? Это Тремот-Холл. Сэр Джон долгое время не принимал гостей, но я скажу ему, что вы здесь, и может быть он захочет вас увидеть.
Испуганный и не совсем приятно удивлённый выяснением своего местонахождения, я последовал за стариком в заставленный книгами кабинет, чья меблировка свидетельствовала о роскоши и небрежности. Здесь старик зажег древнюю масляную лампу с пыльным, раскрашенным абажуром и оставил меня наедине с покрытыми пылью книгами и мебелью.
Я ощущал странное смущение, чувствуя, будто я проник в запретное место, пока ждал хозяина при тусклом свете жёлтой лампы. Здесь ко мне вернулись во всех подробностях воспоминания о странной, жуткой, полузабытой истории, которую я в детстве слышал от своего отца.
Леди Агата Тремот, жена сэра Джона в первый год после их женитьбы стала жертвой приступов каталепсии. Третий приступ, по-видимому, привёл к её смерти, поскольку она не очнулась спустя некоторое время, как обычно бывало ранее, а на её теле проявились все признаки трупного окоченения. Тело леди Агаты поместили в фамильный склеп, настолько древний и протяжённый, что он занимал огромное пространство под холмом позади дома. На следующий день после погребения сэр Джон, обеспокоенный странными устойчивыми сомнениями в окончательном медицинском заключении, вошёл в склепы. В тот же миг он услышал дикий крик и обнаружил леди Агату сидящей в своем гробу. Крышка гроба вместе с торчащими гвоздями лежала на каменном полу. Казалось невозможным, чтобы крышка могла быть выбита руками столь хрупкой женщины. Однако никакого другого правдоподобного объяснения этому не было, поскольку сама леди Агата мало что могла поведать об обстоятельствах своего странного воскрешения.
