Мало кто отрицал значительные интеллектуальные способности Уварова. Он воспитывался в лучших традициях французского просвещения французским аббатом-эмигрантом. Подобно многим представителям дворянства, Уваров идеально владел французским, легко изъяснялся на немецком (Гёте был одним из его корреспондентов), а также на английском и итальянском. Родившийся в конце XVIII в. Уваров разделял любовь своего века к греческому и латыни, и на протяжении всего своего пребывания на посту министра просвещения он неустанно поддерживал классическое образование. Если образование Уварова было исключительно западным, то в его происхождении можно найти восточные корни, возможно, это повлияло на его взгляды по вопросам ориенталистики. Если верить официальной царской генеалогической справке, то его семья происходит от Минчака Косаевича, татарского мурзы, сменившего в XV в. службу Золотой Орде на покровительство великого князя московского Василия I Дмитриевича
641.
Уваров произвел впечатление на Александра I не по годам развитым умом, когда в 1801 г. в 16 лет он уже поступил на службу в Министерство иностранных дел. Его обязанности были не слишком утомительны. В 1802–1803 гг. Уваров даже нашел время, чтобы провести год в знаменитом Гёттингенском университете, в то время главном центре раннего германского романтизма, и – отнюдь не случайное совпадение – ориенталистики. Три года спустя молодой дипломат был назначен секретарем при российском посольстве в Вене. Аристократический внешний вид, манеры сделали его желанным гостем в столичных салонах, где он легко подружился с такими знаменитыми интеллектуалами, как мадам де Сталь и князь Шарль-Жозеф де Линь.
Ближе к концу своей службы в Вене Уваров также познакомился с Фридрихом Шлегелем. Вдохновившись идеями Гердера об индийском происхождении цивилизации, Шлегель несколько лет провел в Париже, изучая санскрит, но в 1809 г., разочаровавшись в Наполеоне, переехал в Вену. Однако, находясь в Париже, Шлегель опубликовал оказавшую большое влияние работу Über die Sprache und Weisheit der Indier («О языке и мудрости индийцев»). Повторяя идеи таких мыслителей, как Уильям Джонс и Гердер, он утверждал, что корни европейского и ближневосточного образования, литературы и религии можно найти в Древней Индии. Шлегель даже сумел сделать поразительное предсказание о «Восточном ренессансе». По его логике, за много веков до того, как повторное открытие греческих и латинских текстов «вытащило» Западную Европу из «темных веков», переводы санскритских текстов способны полностью обновить современную мысль, заново объединив западный мир с его восточными истоками. Поэтому Шлегель призывал современников обратить внимание на восток: «Если бы к нему подошли в таким же тщанием… изучение Индии оказало бы на Европу не менее глубокое и всеобъемлющее влияние [чем Ренессанс]»
642.
Раймонд Шваб напоминает нам, что идея «Восточного ренессанса» занимала воображение многих германских романтиков
643. Не меньше был зачарован ей Сергей Уваров. Вернувшись в Россию в 1809 г., он быстро приступил к составлению projet d’une académie asiatique, которую планировалось учредить в Санкт-Петербурге
644. Предполагаемые цели Азиатской академии были совершенно грандиозными и включали в себя ни много ни мало возвращение к жизни Европы, разоренной революцией и войной. Вторя недавнему трактату Шлегеля, Уваров предполагал, что достичь этого можно, только изучив заново первородную мудрость Индии, «колыбели человечества». Он полагал, что восточная древность может служить лучшим противоядием от современной одиозной западной идеологии: «И на Востоке нашли мы те доказательства, которыми уничтожаются системы философов новых»
645. Акцентируя внимание на консервативном рационализме Востока, Уваров провозглашает: «Мы, напротив, утомленные кровопролитиями, во имя человеческого ума учиненными, не можем и не должны ожидать никакого возобновляющего их потрясения. Мы призваны сохранить огромные руины [европейской цивилизации], чтобы восстановить ее, а не чтобы возвести новое здание». И потом добавляет, что академия «будет разумно использовать неутомимые умы»
646.
Наиболее правильным местом расположения новой Академии должны была стать северная столица. В конце концов «Россия, можно сказать, утверждена основанием своим на Азии. Сухая, необъятно обширная граница сливает ее со всеми народами Востока». Уваров с уверенностью заявляет, что «среди всех европейских народов Россия лучше других подготовлена, чтобы изучать Азию»
647. Он также взывает к патриотическим чувствам: «Время устремить и на Азию то благотворное покровительство, которое АЛЕКСАНДР дает просвещению и наукам; и с этой стороны Россия, став наряду с другими народами, легко бы могла превзойти их теми способами, которыми она обладает, и теми важными следствиями, которых мы можем при таких многочисленных способах надеяться»
648. Уваров подчеркивал, что его Академия предназначается не только для эзотерических штудий, она также принесет много «существенных выгод [через] образование переводчиков, необходимых для нас по сношениям нашим с Турциею, Перси-ею, Грузиею и Китаем». В самом деле, «никогда еще государственные соображения не сочетались так близко с высшими требованиями моральной цивилизации»
649.
Временная структура Академии отражала распространенное в то время германское увлечение филологией. По совету Генриха-Юлиуса Клапрота, прусского ориенталиста из Императорской Академии наук, Уваров предложил ввести курсы по основным азиатским языкам и литературам с четырьмя отделениями: китайско-маньчжурское, арабо-персидско-турецко-татарское, иврит и, разумеется, индийское – «самая древняя интересная [литература] и тем не менее самая неизученная из всех»
650. Автор тут же поспешно добавлял, что всем ученикам будут также преподавать греческий и латынь, «два основания, на которых покоится все возможное знание»
651.
