Целью жизни Васильева было написание систематического труда о буддизме в Китае и Центральной Азии. Основываясь на своих штудиях в Пекине, он предполагал составить шеститомный труд, в котором будут разобраны учение, литература, история, а также путевой дневник китайского паломника VII в. Шуанцзяня. Главной новацией Васильева стало рассмотрение буддистских верований как единого целого, а не фокусировка на отдельных текстах, как делали большинство современников
760. Для него эта религия была единым, органическим постоянно развивающимся «корпусом мыслей». Поэтому суры следовало рассматривать не как нечто неизменное, а как «историю его (Будды) в продолжение значительного времени – а не историю лица»
761.
Васильев так и не завершил задуманное предприятие. Преподавание, увлеченность текущими событиями, вероятно, приступы депрессии ограничили его труд всего лишь двумя томами. Первый, представлявший собой общий обзор, вышел на русском языке в 1857 г. и был впоследствии переведен на немецкий и французский, получил в целом благожелательные рецензии
762. Сравнивая полномасштабный анализ буддизма Васильева с периодической таблицей химических элементов, Федор Щербатской назвал его «Менделеевым нашей ориенталистики»
763. Двенадцать лет спустя Васильеву удалось завершить вторую книгу по истории буддизма в Индии по тибетским источникам.
Посвятив всю свою жизнь этой религии, Васильев не стал убежденным буддистом. Советский китаевед Василий Алексеев, вероятно, был прав, предположив, что Васильев склонялся к атеизму
764. Но можно сказать с определенностью: взгляды профессора коррелировали с научным материализмом интеллигенции той поры, что совсем не предполагало религиозного порыва. Академические интересы Васильева также отражали масштабные тенденции российского востоковедения. Если в первой половине XIX в. доминирующей научной дисциплиной была филология, то теперь ученые стали больше заниматься изучением религии. По словам самого Васильева, «ничто не может так познакомить нас с человеком, как его религия»
765.
Несмотря на тот вклад, который Васильев внес в науку, его удивительно долго не выбирали полноправным членом Императорской Академии наук. Он удостоился этой чести лишь в 1886 г., за год до того, как в университете отмечали пятидесятилетие его академической карьеры. По мнению одного исследователя, задержка могла быть вызвана отказом профессора публиковаться на каких-либо других языках, кроме русского, что делало его работы недоступными на Западе. А его склонность к жесткой полемике обижала многих академиков
766. При этом Васильев совершал два вопиющих академических прегрешения – всеобщность и популяризаторство, – он занимался слишком широким кругом тем и писал для слишком широкой аудитории.
Академические правила того времени гласили, что полные академики не могут продолжать преподавание без сокращения жалованья. Когда Васильев попробовал уволиться из университета согласно этому правилу, начальство убедило его остаться, сократив преподавательскую нагрузку. Одной из причин сопротивления стали трудности в поисках адекватной замены. В надежде на воспитание преемников университет взял в штат двух учеников Васильева – Сергея Георгиевского и Алексея Ивановского, но преждевременная смерть первого и алкоголизм и безумие второго помешали осуществиться этим планам. Поэтому смерть Васильева в апреле 1900 г. стала для Санкт-Петербургского университета большим ударом.
20 августа 1876 г. в Большом зале Санкт-Петербургского университета декан восточного факультета Василий Григорьев открыл Третий международный конгресс ориенталистов. После «нескольких прекрасных песен» в присутствии «представителей дюжины различных народов, облаченных в свои национальные одежды», он начал свою речь на французском – официальном языке этой организации. «Снедаемые религиозной и политической враждой, Европа и Азия находятся в состоянии агонизирующего беспорядка… Одна раса воюет против другой расы. Одна вера поднимает знамена против другой… [и все-таки] в этом океане необузданных страстей есть гавань, куда они не осмеливаются вторгнуться, святилище, дающее нам сладкое предчувствие наступления более счастливых времен. И это убежище – наука». Подчеркнув роль науки как сферы мирного сотрудничества, Григорьев перешел к изложению континентальной идентичности своей страны: «Здание, в котором вы находитесь, одно из старейших в Санкт-Петербурге; оно построено, можно сказать, руками самого Петра Великого, творца современной России. Здесь мы все находимся в тени этого августейшего монарха, приведшего нас в великую семью западных народов»
767.
Конгресс был детищем французского япониста Леона де Росни. Для легитимации своей дисциплины в Академии он созвал Первый международный конгресс ориенталистов и провел его в парижской Сорбонне в 1873 г. На следующий год Лондон принимал Второй конгресс, до Первой мировой войны их успели провести 13. Подобно всемирным торговым выставкам и любым другим международным собраниям в эпоху национализма, академические конференции давали возможность стране-хозяйке проявить себя. И съезд в Санкт-Петербурге не стал исключением. В свободное от научных дискуссий время около 50 делегатов, приехавших из-за рубежа, рассматривали предметы исламского искусства, восточные рукописи и артефакты, принадлежащие национальным меньшинствам империи, а также были гостями на роскошных банкетах и экскурсии по императорскому дворцу в Петергофе.
Выбор Санкт-Петербурга местом проведения Конгресса ясно показал, насколько в Европе уважают русскую ориенталистику. Он также стал символом изменений в отношениях ученых с Западом. Первоначально в Академии, основанной в начале XVIII в. среди востоковедов преобладали иностранцы. И в первые полвека существования университета ведущие ученые старались держаться на определенном расстоянии от западных коллег. К концу XIX в. петербургские востоковеды стали все больше осознавать себя частью европейского академического сообщества.
