– Хочешь, я тебе прямо тут, не сходя с места, найду жену? – поразительно, но Бенкендорф не издевался.
– В Булонском лесу? Она что, олень? – фыркнул граф.
Вместо ответа его друг отстегнул от пояса черный кожаный футляр, извлек из него походную подзорную трубу – удивительная запасливость! – и, приложив к глазу, начал обозревать окрест.
Спутники стояли на краю пологого склона. Песчаная дорожка уводила вниз в заросший сиренью овраг, дальше опять поднималась наверх, где над откосом, за стеной каштанов, прогуливалась нарядная публика.
– Всех не знаю, – сообщил Бенкендорф, – но вообще, кое-кто есть. Вот, например, графиня Головина с дочками. Хотя они не подходят. Мамаша тайно приняла католичество и мечтает выдать девок замуж за здешних потрепанных аристократов… Вот Княгиня Белосельская с тройняшками. Чудно! Жаль, запрещено многоженство. Можно было бы взять троих сразу, но, с другой стороны, они одинаковые – никакого удовольствия… Стоп! А это кто? Глазам не верю! Лиза! Лиза Браницкая. Не может быть! Они с матушкой не в Петербурге?
Не успел Михаил ничего сказать, как Христофорыч с воплем: «Какой сюрприз!» – устремился вниз по склону.
– Это Браницкие! Славное семейство! – торопливо пояснял он на ходу. – Старая графиня – близкая подруга вдовствующей императрицы Марии Федоровны, ну и, естественно, моей maman. Прежняя закалка! Таких теперь днем с огнем! Цени случай! Племянница князя Потемкина, держится, как будто лично брала Очаков! Лиза – ее младшая. Фрейлиной при дворе. Не служит – числится. В качестве особой милости. Еще покойная государыня Екатерина подарила ей шифр на крестины. Зимой они живут в имениях, а летом в Петербурге. Или наоборот, как вздумается графине. Я с ними коротко знаком. Не могу не засвидетельствовать почтение. Лиза – милейшая душа. Ну, просто праздник!
Воронцов не чувствовал уверенности, что хочет разделить с другом его торжество. Но от Шурки не так легко было отвязаться. Он галопом миновал овраг и взлетел на противоположный склон, где нос к носу столкнулся с невысокой девушкой в кремовом платье и шляпке с розовыми лентами. Необычного в ней было только то, что она держала в руках сразу четыре сложенных зонтика от солнца, а две кудрявые болонки на длинных поводках тянули ее в разные стороны. Барышня явно кого-то ждала. Иначе трудно было объяснить ее багаж.
– Лиза! Елизавета Ксаверьевна! – закричал Бенкендорф. – Ваше сиятельство!
Она обернулась, заметила знакомого и просияла. При этом ее лицо – самое обыкновенное, сколько Михаил мог судить – исполнилось такой теплоты и искренней радости, что любо-дорого посмотреть.
– Саша! Вы здесь? Какой подарок! Мама будет счастлива вас видеть! – Браницкая осеклась, понимая, что говорит при незнакомом человеке и следует сначала позволить Бенкендорфу представить их друг другу, а уж потом обмениваться восторгами по поводу встречи.
Шурка живо отрекомендовал друга и пустился в расспросы.
– Очень польщена знакомством. – Лиза не осмелилась поднять на Воронцова глаз, тем более подать руки для поцелуя. – Я о вас много слышала. Мой кузен Раевский служит у вас адъютантом.
– Вот как? – Михаил не знал, что сказать. Он ровно относился к Раевскому, но не держал его среди своих доверенных лиц и не был уверен, что, «слыша много», барышня услышала хорошее. Сын знаменитого генерала отличался ядовитым языком.
Из затруднения друга вывел Бенкендорф. Он накинулся на старую знакомую с расспросами, и она оживилась. Шурка отобрал у девушки лишние зонтики, а Михаилу всучил поводки болонок, о чем граф, конечно, не просил. Все втроем пошли по дорожке.
– Я думал, вы в Петербурге? Твоя матушка манкирует двором?
– Счастье, что мы сюда выбрались, – отозвалась Лиза. Воронцов заметил, что с Бенкендорфом она ведет себя уверенно, и мигом перешла на «ты»: – Вообрази, Шура, каких трудов мне стоило ее уговорить. Но приезд ко двору нынче летом был бы катастрофой.
– Почему?
– Да потому что maman в бешенстве от польской конституции. Вернее, оттого, что нам самим еще ничего не дали, в то время как полякам… ну ты понимаешь. – Она метнула на Михаила быстрый испуганный взгляд, не зная, можно ли говорить при нем.
Шурка незаметно кивнул, показывая, что все в порядке, человек не из болтливых.
– И вот представь, – продолжала Лиза. – Матушка сидела бы у вдовствующей императрицы, зашел бы государь, а она брякнула бы что-нибудь в своем духе. Ты же ее знаешь.
– Да-а, – протянул Бенкендорф, – твоя матушка может.
– Нас просто Бог упас от поездки в столицу. Надеюсь, Париж ее развлечет.
Воронцов не мог не отметить, что это матушке стоило бы заботиться, как развлечь дочку на выданье.
– Вы ведь здесь не одни? – спросил Шурка, кося глазами на зонтики.
– С нами мои кузины Раевские. Четыре штуки, – рассмеялась Лиза. – Они катаются на верблюде.
– На каком верблюде? – как по команде, вскинулись генералы.
– Вы не знаете? – удивилась девушка. – Здесь египетские мамелюки из бывшей армии Наполеона. Они катают гуляющих и собирают деньги на дорогу домой.
Бенкендорф прищурил глаза.
– Ну, положим, домой они не поедут. Сначала небось пособирали, поняли, какой это верный доход, и обосновались в Париже со своими верблюдами. Любопытно глянуть. Миша, ты видел верблюда?
Граф вообразил верблюжий эскадрон в снегах под Малоярославцем и помотал головой. Спутники двинулись по тисовой аллее и вскоре очутились у мраморного обелиска времен Людовика XIV. Вокруг него, мерно покачиваясь, бродили корабли пустыни с цветными полосатыми подушками меж горбов. Мамелюки в театральных фесках, жилетах и шароварах зазывали публику на ломаном французском и, что странно, русском языках. За шелковыми кушаками у них торчали кривые кинжалы в усыпанных стекляшками ножнах. На руках было столько перстней, что пальцы едва гнулись. Словом, мамелюки с успехом заменяли в Париже цыган и вели себя столь же развязно.
– Во-он мои кузины. – Лиза указала куда-то вперед. – Им дали белого и каракового.
– А ты почему не катаешься? – прокурорским тоном вопросил Бенкендорф.
Девушка смутилась.
– Сажают только по двое. А потом, – она опустила голову, – я боюсь. Говорят, они плюются.
Но Шурка решил от нее не отставать.
– Я тебя знаю, – настаивал он. – Тебе ведь хочется покататься. Потом будешь жалеть. Вечно ты все всем уступаешь!
– Но мне, честное слово, страшно! – оправдывалась Браницкая.
– А со мной? Если я тоже поеду?
– Ну… если ты хочешь…
– Хочешь ты, – наставительно сказал генерал, подняв палец. – Пойдем выберем верблюда.
Он всучил Воронцову зонтики и храбро двинулся к обелиску, где на траве лежали несколько животных вполне мирного вида. Избрав наименее потрепанного, Шурка заплатил хозяину и жестом подозвал Лизу. Он с негодованием отверг помощь погонщика, сам подсадив девушку на первую подушку. Зверь все еще медлил подниматься, ожидая второго седока. Христофорыч сделал вид, будто собирается залезть, и вдруг взвыл, схватившись за колено.
