Графа привлекло изображение мужчины в парике и фельдмаршальском мундире времен матушки-императрицы. У того были крупные породистые черты лица, широкие скулы, выпуклый высокий лоб и насмешливая складка губ. Михаил сразу узнал портрет князя Потемкина кисти Лампи, пожалуй, самый лучший из виденных им прежде. Взгляд светлейшего уловить не удавалось. Князь смотрел в сторону от зрителя, и это почему-то раздражало Михаила. Ему захотелось, чтобы бирюзовые глаза увидели его. Чтобы человек на холсте расхохотался или нахмурился.
– Нравится? – раздался сзади низкий, глубокий голос. Графиня вступила в комнату и приветствовала гостя степенным поясным поклоном. Так делали все русские дамы старше тридцати, когда приседать в реверансах им уже не позволяла комплекция. – Работа редкая. Больше такой не увидите.
Граф облобызал пухлую ручку Александры Васильевны, хозяйка плавным жестом указала ему на диван у окна. Там за небольшим круглым столиком он и вынул из папки принесенные бумаги. В глубине души Михаил Семенович надеялся, что госпожа Браницкая понимает в них столько же, сколько он сам и не станет мучить его вопросами. Не тут-то было. Сохранявшая завидную остроту зрения графиня пользовалась очками только для солидности. Ее длинные пальцы живо шуршали документами. Как оказалось, последние были разложены в неправильном порядке. За что ее сиятельство не преминула выговорить гостю. Кое-чего недоставало, что-то описывалось недостаточно подробно. Александра Васильевна поминутно восклицала: «А этот лес? Он ваш, или просто так на плане нарисован? Его в сказках нет». Или: «Запруда на реке какого года постройки? Акведук над ней каменный?» Излишне говорить, что Воронцов, своих имений в глаза не видевший, не знал, чем удовлетворить ее любопытство. Он сидел, как на иголках. Отвечал невпопад. Был уличаем в неосведомленности и даже в откровенной лжи.
Графиня насмешливо поглядывала на него поверх очков, а Михаил чувствовал себя учеником, проваливающимся на экзамене. «Черт возьми, я командир корпуса!» – думал он, всеми фибрами души стремясь в Мобеж, где у него не было ни одного упущения по должности. В этот миг служба представлялась ему истинным раем, каменной стеной, прочнейшей из житейских защит. «Господи, за что они меня так мучают?» – взмолился генерал. И тут старуха сказала:
– Все это не годится.
Воронцов непроизвольно открыл рот.
– Ваш управляющий вас обманывает, это видно невооруженным глазом, – продолжала строгая метресса. – И что самое скверное – вы ему в этом потакаете.
– Я? – поразился Воронцов. – Но я там даже не был…
– То-то и беда. Там живет четыре тысячи человек. Вы им толком не хозяин, не судья и не защитник от произвола властей. Они нищают, спиваются, бегут, а вам и дела нет.
– Но послушайте, мадам. – Михаил не знал, почему оправдывается. – Я служу с восьмисотого года. Отпуск имел один раз для излечения от лихорадки. Жены у меня нет, за имениями смотреть некому.
– А им-то что? – Александра Васильевна постучала очками по плану. – Невинным душам, отданным Богом на ваше попечение? Вы обязаны поспевать, молодой человек. Иначе не достойны носить свое звание. Дворянин – не только слуга царю, но и отец крестьянам. А вы кому отец? Гулякам-офицерам, наплодившим долгов по кабакам и у публичных девок?
Она сердилась и не скрывала этого.
– Теперь надумали их продавать. – Барыня ткнула пальцем в толстенную папку с подушной сказкой за прошлый год. – Гоже ли? И ради кого?
– Это мое дело. – Генерал не намерен был выслушивать нравоучений. – Если вам угодно торговать имение, назовите цену. Если нет, то я сыщу другого покупателя.
– Долго искать будешь! – рассмеялась графиня. – Деньги-то тебе нужны немалые. Таких сейчас, почитай, во всем Париже нет. Потерпишь и меня, старуху, с моей правдой.
– Сударыня, я лишь прошу вас держаться предмета нашей сделки. – Воронцов усилием воли подавил гнев. – Возможно, вы правы и мои крепостные заслуживают лучшего хозяина. Но теперь не об этом речь. Доверенные под мою команду люди в крайних обстоятельствах. Я не могу бросить их на произвол судьбы. Угодно вам покупать?
Александра Васильевна задумалась. Сидела напротив него, склонив голову набок, и долго молчала, покусывая дужку очков.
– Да-а, – протянула она наконец. – Видала я в жизни дураков. Но таких… И в кого вы, с позволения спросить, уродились? Дед ваш, Роман Большой Карман, возами взятки брал. Тетка за копейку душилась, позументы со старых камзолов спарывала. Дядя-канцлер целые таможенные сборы умыкал, за его воровством чуть торг с китайцами не прекратился…
– Сударыня! – вскричал Воронцов, потрясенный ее наглостью. – Кто вам позволил? Вы понимаете, что говорите? Да если бы мне хоть на секунду пришло в голову… я бы никогда не переступил порога этого дома! Да ваш хваленый дядя сам… целые рекрутские наборы…
– Молчать! – рявкнула графиня, поднимаясь с дивана и шумно роняя документы на пол. – Как смеешь? Щенок! – Она метала глазами шаровые молнии. – Мой дядя! Да ты хоть знаешь, кем он мог бы тебе быть?
– Я слышать вас более не желаю. – Михаил не повысил голоса. Он просто побелел, как крахмал, и, вскочив, торопливо направился к двери.
– А бумажки твои ты мне предоставляешь собирать? – крикнула ему вслед старуха.
Генерал не удостоил ее ответом.
Оказавшись на лестнице, он не сразу понял, куда идти в этом запутанном, тесном доме. Сунулся в один коридор, во второй. Чиркал по нависшему потолку макушкой, задевал о беленые стены плечами, от чего на рукавах его мундира оставался мел. Наконец ему удалось найти выход. Веранда, пусть другая, тоже открывалась во внутренний двор. Квадратики солнца на полу, дрожь китайских роз в кадках. Черт возьми! Что же делать с документами? И со шляпой? Злодей-привратник опять куда-то запропастился. Не возвращаться же. Глупейшее положение! Войти в комнату и сказать: «Извините, графиня, вы тут насорили моими бумагами, а мне они еще пригодятся!»
– Ваше сиятельство, – сзади послышались торопливые шаги. За его спиной в полутемном дверном проеме появилась Лиза. Она выглядела испуганной и несчастной. В руках у нее были папки и свернутый трубой план имения, подбородком девушка прижимала шляпу.
Михаил Семенович протянул руки, чтобы принять все это, сграбастал крайне неловко и уставился на мадемуазель Браницкую с нарочитым недружелюбием. Она ведь была из клана врагов. Что за противное семейство!
– Господин граф, – извиняющимся тоном проговорила девушка, – я хочу просить у вас прощения за маму. Не знаю, что на нее нашло. Впервые вижу, чтобы она вот так с едва знакомым человеком… Умоляю вас, только не отказывайтесь продавать имение! Это для нее очень важно.
– Для нее? – не понял Воронцов. – Почему?
Лиза нахмурилась. Было видно, что ей долго, да и неловко рассказывать. Но, принимая во внимание случившееся…
– Видите ли, моя мама очень хозяйственна, – решилась барышня. – Управление поместьями – ее страсть. В свое время она спасла отца от разорения и многократно увеличила семейное состояние. Ее любят крестьяне, да и она их любит. Все это вам неважно. Словом, сейчас ей почти нечего делать. Старшие дети отделены и живут своей жизнью, к тому же они поляки… То, что у нас осталось, – в идеальном порядке. Этой зимой, после смерти батюшки, она сильно болела, собралась даже умирать. Я насилу умолила ее не сдаваться. Внушила ей идею ехать в Париж. Говорила: «Мама, как же ты хочешь уйти, не увидев поверженного Парижа?» Это ей так понравилось, что она приободрилась и уже всем повторяла: «Нет, не уйду, надобно посмотреть Париж…» Ваше имение – дар небесный. Она займется делом, отвлечется от мрачных идей…
