Адъютант сначала увидел белое облачко у ствола поляка, а потом услышал выстрел. Надо признаться, кухенрейтер хлопал, как железная дверь. А бил… без промаха. Леше обожгло правое бедро. К счастью, он стоял боком, пуля прошла навылет, разорвав мундир, кожу и мышцы. Целился Малаховский явно в живот, чтобы потом сказать, что хотел попасть в ногу – известный трюк. Но, видать, рановато бахнул.
Зато теперь все козыри были на руках у Казначеева. Выдержав первый выстрел, он имел право подозвать противника к барьеру и бить по нему, как по неподвижной мишени. Это жесткое правило почти не оставляло поляку шансов. Не позволяя себе отвлекаться на боль, полковник сделал Малаховскому знак приблизиться. Но тот не двинулся с места. Допустив один промах, он не собирался идти на поводу у дуэльного кодекса. Вот если бы были секунданты! Тогда бы генерал не ударил в грязь лицом и пошел бы к покачивавшейся сабле. А сейчас… кто их видит? Кто сможет доказать?
– Стреляйте! – поляк сплюнул под ноги. – А то истечете кровью.
В его голосе слышалась насмешка. Саша понимал, что противник прав: дырка у него в бедре здоровенная, скоро начнет кружиться голова, и он не сможет как следует прицелиться. Если же Казначеев промажет, то невредимый Малаховский быстрее перезарядит пистолет и добьет его уже без всяких правил, пока сам адъютант будет только хромать к своему ящику с дуэльными принадлежностями. Не думая более ни секунды, Саша спустил курок.
Хорошее у графа оказалось оружие. Ай да братья Коминаццо! Итальянская работа! Малаховский дернулся и сел на землю. Как, бывает, садятся шарнирные куклы с подрезанными веревками. А потом стал заваливаться на бок, выбросив вперед руку и продолжая жать на курок, словно из пустого пистолета все еще могла вылететь пуля. Отшвырнув от себя бесполезное оружие, Казначеев зажал обеими руками рану на бедре и поспешил к генералу. Если бы тот оказался жив, по всем правилам, адъютант вынужден был бы позаботиться о нем. Стыдно сказать, но Саша молился, чтобы поляк был мертв.
Так и случилось. Пуля ударила в грудь и, вероятно, разорвала сердце. Похвалить себя за меткость полковник не мог: он целился в голову. Приписать удачу следовало чистой случайности. Или вмешательству Провидения. Что Саша и сделал. Он нагнулся над противником, чтобы, как полагается, осмотреть рану и послушать, нет ли слабого стука. Хотя заранее знал, что нет. Но кодекс… Он расстегнул белый генерал-адъютантский мундир, на котором кровь выглядела отталкивающе яркой. Тонкий холст рубашки уже взмок и затрещал под пальцами. Руки полковника наткнулись еще на что-то плотное, тоже испачканное кровью. Оно лежало между мундиром и рубашкой в небольшом батистовом мешочке, приколотом булавкой к подкладке. На ощупь это была бумага.
Нехорошо обирать покойников, но в Казначееве заговорил штабной. Перед ним был враг. У врага пакет. Саша живо извлек мешочек, схваченный на живую нитку, разорвал край и достал оттуда продолговатый конверт с сургучной печатью бурого цвета. Приглядевшись, он понял, что на ней оттиснут всадник с поднятым над головой мечом – герб Великого княжества Литовского. Несколько мгновений Казначеев колебался, потом надломил сургуч. Лист был продольно согнут и сложен три раза. Правый нижний край пострадал от пули, поле во многих местах запачкала кровь. Кое-где чернила поплыли, но не настолько, чтобы смазать текст. Некоторое время адъютант подержал письмо на ветру, давая ему просохнуть, а потом поднес к лицу. Оно было написано по-французски.
«Его сиятельству лорду Чарльзу Киннерду.
Марта 10 дня. Варшава.
Ваше сиятельство!
Мы имеем все основания полагать, что Россия уже нынешним летом введет войска в Турецкую Молдавию, поддержав, таким образом, греческих повстанцев. В Новороссии скапливаются силы этеристов, которым под руководством генерала Ипсиланти определено нанести первый удар. Обрушив всю силу своего оружия на Турцию, император Александр получит несомненный успех и полную доминанту над древней Элладой. Иные европейские державы уже не будут иметь участия в судьбах народов, опрометчиво вверяющих свой жребий Петербургу. Насколько сие сродно интересам Великобритании, судить Вам.
Ныне британская корона, предложив царю свое благородное соучастие в освобождении греков, наткнется лишь на запирательство и будет отодвинута от решения балканских дел. Иной оборот события примут, если Россия, уже ввязавшись в турецкую войну, окажется отвлечена новыми заботами. Тогда она вынуждена будет просить помощи державы знатной, всеми в Европе уважаемой и служащей примером политических добродетелей.
Вы спрашиваете, Ваше сиятельство, что за происшествие может отвлечь алчное внимание Петербурга? Смею ответить – восстание моих несчастных соотечественников. В настоящую минуту царь убежден, что сделал для поляков все, чтобы они прославляли его имя. Но конституция и сохранение армии не заменят нам ни свободы, ни отобранных земель. Лишь когда Польша будет восстановлена в границах 1772 года и вернет независимость, мы обретем покой. На этих условиях мои соплеменники готовы оказать Великобритании названную услугу. Она может потребоваться также, если русские начнут действовать во Франции против короля Луи. Все, чего мы просим, жертвуя своей кровью, это возрождение державных прав Речи Посполитой. Вашего сиятельства нижайший слуга князь Адам Чарторыйский.
P.S. Прошу покорно ответное послание передать через вручителя сего генерала Малаховского, преданного патриота Польши и горячего поклонника Великобритании».
Дочитав до конца, Казначеев почувствовал, что у него кружится голова, а по губам ведет холодком – верный признак скорого обморока. Он засунул бумажку за пазуху, сел на землю и привалился к дубу. Крайняя слабость овладела им. Только страх быть найденным возле трупа придал Саше сил. Он не без труда снял мундир, располосовал рубаху, перетянул бедро, а потом, опираясь на саблю, побрел к лошадям. Добрый мерин позволил хозяину кое-как взобраться в седло и ни шатко ни валко понес его прочь из Венсенского леса.
На следующее утро командующему доложили, что его желает видеть какой-то француз, представившийся Эженом Ожеро, бывшим полковником. Воронцов досадливо нахмурился. Он был занят. Письмо, привезенное вчера Казначеевым, жгло руки. Михаил прочитал его сразу. И сразу же знал, что с ним делать. Но, по своему обыкновению, отложил окончательное решение до «утро вечера мудренее». Встал, еще не было шести, умылся холодной водой и сел писать рапорт государю. Нужно было изобразить происшествие с дуэлью. К рапорту прилагались показания полковника Казначеева о причине поединка. А кроме того, злополучное письмо. В столь щекотливом деле граф не позволил себе никаких комментариев.
Но это не значит, что их у него не было. Адам Чарторыйский – бывший министр иностранных дел и бывший друг царя. В момент нападения Франции на Россию он находился в Варшаве, где его отец собрал сейм, провозгласил восстановление независимости и потребовал от всех поляков на русской службе сложить с себя мундир. Что сын и сделал. Когда же русские войска в обратном шествии вернулись на польские земли, Адам стал закидывать венценосного друга меморандумами, умолял не мстить полякам, а даровать им все то, за что они сражались, добровольно, в качестве жеста милосердия. Сие благородное самоотвержение должно было купить сердца пылкой нации. Странно, но Александр именно так и поступил. Все признавали, что в ореоле этой глупости государь был воистину велик!
