– Было бы неплохо, – кивнул герцог. – Репутацию не купишь. Я собираюсь по возвращении домой заняться политикой. Смертельно надоела эта пронырливая сволочь! Ничего ни в чем не смыслят. На пенни нет совести. А всюду лезут. Всеми хотят командовать. Политики – худшие люди на свете. Если бы Бонапарт не пошел в политику, был бы прекрасным артиллеристом.
Михаил не стал уточнять, что из Наполеона и император вышел ничего. Двадцать лет Европу трясло. Еле-еле повязали дьявола.
– Его испортила революция, – философски заметил Веллингтон. – А я решил баллотироваться в парламент. От тори. Ваш отец всегда поддерживал консерваторов. Буду рад с ним проконсультироваться по приезде домой. Так какая из этих очаровательных дам имеет шанс стать его невесткой? – Артур лукаво заулыбался. – Порадуйте старика.
Воронцов отшутился и, так и не произнеся имени мадемуазель Браницкой, покинул герцога, чрезвычайно довольный собой. Он был рад, что картины остаются у Веллингтона. Заподозри кто-нибудь подлог, и скандал смешал бы имя английского командующего с грязью. Хотя сам Артур не был ровным счетом ни в чем виноват. Не мог же он предотвратить покушение на себя!
События ближайшего получаса сильно поколебали Михаила в этом убеждении. Он уже доехал в карете обратно до Нового Королевского моста, но на самом повороте едва не хлопнул себя ладонью по лбу. Подписанные Веллингтоном прошения так и остались у герцога в кабинете. Как Воронцов мог так оплошать? Никогда ничего подобного с ним не случалось. Рассеянность не входила в число его недостатков. Хуже того – в число тех качеств, которые он легко прощал другим. Ну, разве что Шурке, с которого смешно спрашивать. Пятнадцать лет граф твердил себе: «Не будь, как Бенкендорф!» – и в самый неподходящий момент явил качества апулеевского золотого осла во всей красе. Причина столь прискорбного события была налицо: Париж, весна, барышни. «Я заметно глупею», – отругал себя командующий.
Он приказал кучеру поворачивать и, безмерно смущаясь, точно каждый часовой у дверей герцогского особняка знал истинную подоплеку его возвращения, снова спрыгнул на землю. Воронцову стоило немалых усилий сохранять хладнокровие, прося адъютанта вторично доложить о своем прибытии.
– Очень сожалею, – мягко отозвался юноша, – но у его светлости лорд Киннерд. Вам придется немного подождать.
Граф выразил полное согласие. Сам виноват. Его проводили в смежную с кабинетом приемную, через стеклянные двери которой он не так давно слышал прощание Веллингтона с фельдмаршалом Блюхером. Расположившись в покойном кресле-бризе с золотистой обивкой, Воронцов взял со стола «Парижский Меркурий» и попытался скоротать время. Но это оказалось непросто. Приглушенный гул голосов с каждой секундой становился все громче и в какой-то момент перешел в крик. Граф удивленно поднял голову. Разговор шел на повышенных тонах, вовсе не характерных для британцев. Пока англичанин произносил одно слово, француз успевал выпалить три, итальянец – десять, а испанец – прирезать собеседника. В России, где люди, как двери – нараспашку, Михаила из-за британского воспитания находили скрытным и себе на уме. Приученный подавлять малейшее проявление чувств, он порой вообще не понимал, как человек может говорить о личных вещах.
За дверью на пол полетел графин. Это смутило Воронцова. Артур имел пристрастие к крепкому словцу. Но за все годы знакомства Михаил впервые стал свидетелем герцогского гнева.
– Вы выставляете меня дураком! – орал тот. – Хуже: низким человеком!
Лорд Киннерд, видимо, пытался возражать. Но ему и слова не давали вставить.
– С меня хватит! – бушевал Веллингтон. – Я больше не играю в ваши игры! Они мне осточертели!
Тут старина Уорт вспомнил длинное испанское ругательство, половину которого граф перевести не смог. Что-то про осла, его задницу и мавра, одержимого страстью к бедному животному. Осознав, что лорда Киннерда назвали «ослолюбом», если выражаться более-менее прилично, Воронцов решил ретироваться. Не приведи бог стать свидетелем подобного объяснения двух официальных лиц. Но следующая фраза, помимо воли, приковала Михаила к месту.
– Вы не имели права арестовывать Жака Марине, – заявил дипломат. – Это превышение полномочий. Он честно исполнил заказанную работу.
– Клал я на полномочия, его честность и ваш заказ! – взвился герцог. – Зачем он убил русского мальчишку? Что это за имитация покушения, когда моим людям отрывает головы?
– Вы переходите границы, ваша светлость, – с подчеркнутой вежливостью возразил Киннерд. – Вы дали согласие на секретную акцию. А теперь хотите выйти из игры? Вы полагаете, это прибавит вам веса?
Веллингтон молчал. Михаил слышал, как он тяжело дышит, стараясь взять себя в руки. Такая вспышка гнева была унизительна для него, человека здравого и рассудительного. Ее не извиняла даже солдатская прямота. Но, видно, обстоятельства выходили за рамки обычных.
– Давая согласие на эту театральщину, я не имел в виду гибель людей, – наконец выговорил Артур. – Война закончена.
– В дипломатических войнах свои жертвы, – холодно возразил Киннерд. – Вы не можете обвинить Марине в организации покушения, о котором вам было хорошо известно. К тому же он клянется, что ничего не знает о смерти русского вестового.
Послышался хриплый смешок Веллингтона.
– Я бы на его месте тоже отрицал.
– Вы на своем месте, – оборвал герцога лорд Киннерд. Должно быть, он обладал немереными полномочиями, раз так жестко разговаривал с самым популярным человеком в Англии.
– Но парень не представлял ни малейшей угрозы, – устало проговорил Артур. – За что было его убивать?
– Тут вы ошибаетесь, – протянул Киннерд. – Ваша доверчивость, мистер Уэсли, может дорого обойтись Британии. – Дипломат обратился к герцогу без упоминания титула, подчеркивая тем самым, что все пожалования как пришли, так и уйдут от «старины Уорта», если тот и дальше будет проявлять упрямство. – Вестовой многовато слышал для простого порученца.
– Это была чистая случайность. Парень просто зашел не в ту дверь, – запальчиво перебил Веллингтон. – Пробыл не более минуты, пока ему не объяснили знаками, куда идти. Он ничего не понял из наших рассуждений. Русские за редким исключением не говорят по-английски.
– Ваш приятель Воронцов прекрасно говорит, – возразил Киннерд.
– Но это же иное дело, – возмутился Веллингтон. – Он вырос в Англии…
Михаил Семенович чувствовал, что больше не может оставаться за дверью. Следовало либо удалиться, либо войти и изобличить дипломатический заговор. Оказывается, англичане инсценировали покушение на командующего. Взрывы доказывали, что положение во Франции еще нестабильно и войскам рано уходить.
– Люди хотят домой, – послышался голос Веллингтона. – Нельзя наказывать их за просчеты политиков. Я обвиню Марине в покушении. Откроется, что он не связан ни с какими французскими эмигрантами, ваш чудесный план рухнет, и мои парни поедут за пролив целоваться с женами.
