Ил. 2. Dance macabre. Кладбище Невинных
Ил. 3. Смерть святого Невинного. Ок. 1530, Лувр
Ил. 4. Человек с червями. XVI в. Буссю, Бельгия
История в жанре macabre: в 1780 году на кладбище Невинных обрушилась стена-перегородка между общей могилой и соседним строением на rue de la Lingerie (улице Белья); разлагающиеся трупы оказались в погребе дома местного сапожника
[52]. Отличный сюжет для рассказа ужасов. Трупы издавали удушающий запах: на Saints-Innocents (как и на других кладбищах Парижа) зловоние, а также шум были постоянными. Окрестные жители десятилетиями хлопотали о закрытии кладбища, и эта история стала последним гвоздем, вбитым в крышку его собственного гроба: Saints-Innocents закрыли в том же году. Несмотря на сопротивление церкви (как из религиозных, так и из экономических соображений), в конце XVIII века закрыли почти все городские кладбища, чтобы перенести захоронения за городскую черту.
Как я пишу во Вступлении, тогда, в эпоху Просвещения, светская власть приняла свое решение отчасти под влиянием современной медицинской науки, провозгласившей миазмы разлагающихся трупов опасными для здоровья; к тому же торговцы жаловались, что продукты, продававшиеся на открытом рынке Ле-Аль, портятся. Другой, не менее важной, причиной закрытия Saints-Innocents стала его «перенаселенность» – там попросту не оставалось места, в том числе в покойницких и ко́стницах, а глубина общих могил доходила до десяти метров (притом что верхний слой, соответственно, поднимался). Самое любопытное, что вскоре на этом же месте появился рынок специй и овощей.
Парижские кладбища упоминаются в литературных текстах, например у Франсуа Рабле в карнавализованном романе «Гаргантюа и Пантагрюэль» (середина XVI века). Пантагрюэль «утверждал, что в этом городе хорошо жить, а умирать плохо, оттого что бродяги на кладбище младенцев греют себе зад костями мертвецов»
[53], то есть разводят костер из валяющихся там костей. Другой персонаж, хитрый Панург, кладет себе в карманы пакетики со вшами и блохами, собранные там же у нищих, и приделывает к ним тростинки или перья (для писания), чтобы запускать их за воротнички самых «милых» девиц, особенно в церкви. Оба случая описаны в гротескной и комической манере, соответствующей эпохе.
После закрытия Saints-Innocents и других городских кладбищ для переноса останков были вырыты катакомбы. Парижские катакомбы располагались на месте древних каменоломен и шахты для известняка на левом берегу Сены, в то время это была самая окраина города. Еще в Средневековье парижане добывали там материал для строительства города. Ставшие знаменитым оссуарием катакомбы содержат останки примерно шести миллионов человек, причем, в отличие от кладбища Невинных, где кости иногда складывали небрежно, здесь царил полный порядок. Парижские катакомбы состоят из лабиринтов, в некоторых местах украшенных черепами и разного рода костями на манер Капуцинской церкви в Риме (см. с. 17), но не так искусно. В XIX веке они частично были открыты для посещения и вскоре стали городской достопримечательностью. Катакомбы расположены недалеко от центра, в районе Монпарнас, и до сих пор посещаются туристами.
* * *
В начале XIX века за чертой Парижа (extra muros) были учреждены так называемые садово-парковые кладбища; в отличие от церковных они имеют светский характер, несмотря на множество могил с христианскими надгробиями, такими как кресты и распятия. Садово-парковых кладбищ было четыре: Пер-Лашез (1804) на востоке, Пасси (1820) на западе, Монпарнас (1824) на юге, Монмартр (1825) на севере. Построенные по приказу Наполеона 1804 года, все они, кроме Пасси, располагались на склонах холмов. Прототипом для них послужил английский сад – антипод французского с его геометрией, прямолинейными дорожками, аккуратно подстриженными деревьями и кустами: на манер Версальского парка, отвечавшего эстетике неоклассицизма
[54].
Французский сад в садово-парковом искусстве символизировал человеческое господство над природой. Пейзажный стиль английского сада воплощал возвращение к природе во всем ее величии и естественности. Его характерные черты: плавность и отсутствие прямых линий, неровный рельеф и извилистые дорожки, лужайки, цветники и пруды, скамейки под деревьями, иногда предметы старины. Любопытно, что в случае кладбищ английский парковый стиль, воплощавший идиллию и ностальгию по ушедшим, впервые был усвоен именно во Франции. Он настраивал посетителя на медитацию, типичную для предромантизма, а затем романтизма. Размышления о смерти в художественной литературе часто принимали форму кладбищенской элегии, начиная с сентименталистской «Элегии, написанной на сельском кладбище» (1750) Томаса Грея (см. с. 10).
Новое кладбище отменило макабрическое memento mori в надгробных изображениях, хотя ранее церковь относилась к нему вполне благосклонно. В конце XVIII века возникло представление о смерти как о вечном покое или вечном сне; французское cimetière происходит от греческого coimeterion – «место, где спят». Культ возвышенного был провозглашен молодым Эдмундом Берком в эстетическом трактате «Философское исследование о происхождении наших идей о возвышенном и прекрасном» (1757); возвышенное автор соотносит со страхом и ужасом, включая страх перед смертью, и противопоставляет смерть – упокоению. В этом отличие романтического отношения к смерти: в нем ощущение вечного покоя как глубокого сна иногда совмещается и с состоянием ужаса.
* * *
Парижские садово-парковые кладбища превратились в элегические города мертвых (некрополи). Эрин-Мари Легаси утверждает, что новые формы кладбищенского упокоения создавались в противовес насилию Французской революции и отвечали потребности в восстановлении стабильности и создании соответствующих общественных пространств
[55]. Со временем кладбища стали отражением города живых, и теперь на кладбищенской карте указываются улицы и переулки, а также адреса покойников (номер участка и места). Эти новые публичные пространства на периферии Парижа постепенно начали приобретать историческую значимость
[56]: людей переносили сюда после смерти, живые представители нескольких поколений посещали здесь своих мертвых; самые значительные могилы до сих пор представляют интерес как объекты истории и искусства. Соотношение времени (памяти и истории) и пространства (ландшафта смерти) стало не таким, каким было в кладбищенской экономике Saints-Innocents: мертвые обрели возможность «вечной жизни» на одном и том же месте. Правда, ее обрели только знаменитые и богатые, покупавшие могилу навсегда, тогда как большинство парижан продолжали хоронить в общих могилах, в лучшем случае – в отдельной могиле на определенный срок.
