Перед отъездом он поднялся на холм и с сожалением смотрел туда, где у горизонта за болотами может быть и прятался этот лесной монастырь. Что ж, он сюда еще вернется, к этим рекам , озерам, лесам. Он еще попытается узнать, что там за соснами. Что-то его зовет…И он услышал крик какой-то болотной птицы, такой странный.
.
Я с облегчением узнал, что Глеб послушал меня и возвращается в Москву. Беспокойство мое прошло, и я снова поехал на любимую речку. До вечера я сидел на берегу и читал тексты. Стало прохладно.
– Извините, пожалуйста.
Они сбегали с крутого берега и с разбегу прыгали в воду, поднимая брызги. Одна девушка остановилась и закричала купающимся:
– Это же Александр Владимирович, идите все скорее сюда.
Вот, бывает же – встретить студентов моей ученицы, и еще в такой совсем непривычной обстановке. Я думал, что испорчу им удовольствие, уж, наверное, они собирались расслабиться на природе со всем пылом своих юных лет. Но я недооценил непосредственность нашей молодежи. И, что удивительно, они в самом деле очень обрадовались этой встрече, и так уговаривали меня пойти к их костру, что я отложил статью.
Они в купальниках и шортах сидели на бревнах вокруг костра, предложив мне почетный пенек, обросший мхом.
– Александр Владимирович, попробуйте нашего шашлыка. Андрей специалист по шашлыкам, сегодня он в ударе.
– Как нас учила Анна Георгиевна, «Руси есть веселие пити».
Я не думаю, что князь Владимир, высказавший эту важную для нашей ментальности мысль, угощал свою дружину той адской смесью, что я так беспечно выпил. Впрочем, возможно, у его воинов голова была крепче моей.
– А я хочу курсовую писать у Анны Георгиевны.
Компания у них была самая разношерстная и разновозрастная. Я узнал студентов со второго курса, Светлану и Дмитрия, о которых мне рассказывала Аня. Но были тут люди и постарше. Один из них наш выпускник, высокий, худощавый Андрей, , разливал страшный напиток в пластиковые стаканчики. В их счастливом возрасте разница в годах была для него еще преимуществом.
– Интересно, что за курсовые работы вы пишете? Уж не о тех ли минойских жрицах, о которых вы тут мне рассказывали.
– И о них тоже, и вообще, женщины в крито-микенском мире играли гораздо большую роль, чем, например, в Египте или в Древней Греции. На фресках чаще изображались богини, жрицы, цветы и праздники, чем битвы, как потом у ахейцев. Так ведь, Александр Владимирович?
Посмотрев на Светлану, в ее чуть тревожные и светлые глаза, я улыбнулся:
– Да, действительно, так. Вы натолкнули меня на забавную мысль, Света. Может быть, феномен европейской культуры поэтому и начался с Крита. Ведь ни в Месопотамии, ни в Египте не было такого свободного проявления искусства, как там. Может быть, это потому, что женщинам меньше нужны каноны?
– И, вообще, любовь играла большую роль в истории, не то, что сейчас, – заметила черноволосая девушка Надя, сидевшая на пеньке рядом со Светланой. Андрей взглянул на нее.
– Как быстро все меняется. Нас заставляли изучать роль классовой борьбы в истории, а вот вас уже – -роль любви. Эта пресловутая история КПСС, сколько же времени мы на нее потратили. А вот многое из того, что интересно, не только не учили, но просто не издавали. – Он посмотрел на меня. Казалось, он чувствовал какую-то близость со мной, свою причастность к иной эпохе, он знал что-то недоступное нашим студентам, пусть и страшное, которого к счастью для него успел глотнуть лишь немного. Глеб как-то говорил мне, что чувствует себя старше своих лет, потому что побывал уже как бы в двух жизнях.
– Александр Владимирович, – Света смотрела на меня своими ясными глазами. – Я тоже вот что не понимаю. Ну нельзя было издавать, например, Бродского, но почему нельзя было написать о нем диплом, курсовую?
Я долго и восхищенно смотрел на нее. «О, не знай сих страшных снов ты, моя Светлана». Может быть, нам уже надо меньше, чем сорок лет Моисея?
– Давайте-ка опять про роль любви в истории, – сказала Надя, – ведь это правда. Если бы у Клеопатры нос был длиннее, то многое в мире случилось бы по-другому.
– Думаешь, они там сильные эмоции испытывали, например, в гаремах фараона? Сколько их было у него одного, – заметил иронически Андрей.
– А почему бы нет? Ты знаешь про женщину-фараона Хатшепсут и ее зодчего? – спросила Светлана, – и у фараона Аменхотепа была царица Тия незнатного происхождения. А еще Нефертити, Эхнатон. Почитай их древнеегипетскую лирику. Это не то, что сейчас. Если не все способны представить себе сильные чувства, то не надо думать, что всегда так было.
– Теперь, я, кажется, действительно, понял, что вы изучаете у себя на спецкурсах, – прокомментировал Андрей, выкатывая из углей картошку.
Тут он скорее всего неправ. Сомневаюсь, что Аня так им подавала материал, при ее неромантическом настроении и семейной обстановке сейчас можно ожидать совсем другого. Я недавно от нее услышал, что большинство наших любовных романов в жизни имеют характер нервный, несовершенный и не годятся для искусства. Я тогда еще спросил, а годилась ли для искусства, например, семейная жизнь Данте, та, другая, без Беатриче. И еще, интересно все-таки, что наши студенты извлекают из наших лекций. Хотя, ведь, конечно, их сейчас и должна волновать эта сфера жизни, по глазам видно. И главное, им кажется, что они понимают. Взглянуть бы на них лет этак через тридцать.
– Свет, расслабься и съешь картошку. Александр Владимирович, а какую картошку мы испекли! Как они в древней Руси без нее обходились?
– Вот такая у нас теперь, Александр Владимирович, жизнь: ты им про чувства, а они тебе про картошку, -заметила Света. – И картошка-то, заметьте, подгоревшая.
Андрей шевелил угли палкой, стоя к нам всем боком. Дмитрий, державший в руках гитару, внимательно смотрел на Свету и чуть слышно перебирал струны.
– Где уж нам, но если мы такие циники, не способные к эмоциям, то ты нам про них и расскажи. Что-нибудь романтическое. Только дай стакан, я тебе долью еще, для вдохновения.
– И расскажу, если не будете иронизировать. – На щеках у Светы появился румянец, она смотрела на костер и говорила, словно обращаясь к вспыхивающему пламени.
– Наверное, любовь – то же, что жизнь. Может быть жизнь – это деревянные мостки над бездной? Случилось что-то, оборвались – а внизу обрыв и пучина воет. Пена, брызги. Думал, жизнь – это ровная асфальтовая дорожка, а оказалось, она – море. Оказывается все мы не пешеходы, а пловцы. И море не перейти ни по камушкам, ни по мосткам. Над волнами звезды: увидишь – переплывешь, не увидишь – заблудишься. И не спрячешься. Бояться надо берега, а не звезд в черных волнах.
Интересно, кто ей нравится, этот Андрей или тот скромный Дмитрий, что так смотрит на нее. И как хорошо. Мне нравится их слушать. У Байрона есть строка «The days of our youth are days of our glory» – «дни нашей юности – дни нашей славы». Юность – это откровение. Да, быть может, жизнь – это узкая досточка над бездной, и мы – крохотные мгновения тепла, очень случайные, со своим дыханием, биением сердца. Собственно, мы все с цветами, деревьями, зверьем заполняем бездну – это переливающееся живое, наполняющее бездну. И все уносит время, лишь память и искусство… Не так уж плох тот напиток, которым они меня напоили. Или это вино молодости, что звенит в их голосах? Говорят, музыканты живут долго, потому что чувствуют положительную энергетику зала, со мной тоже такое бывает на лекциях или вот сейчас.
