Мы чего-то ждем.
Итак, я переношу нас в Новый год.
Отодвиньте портьеру, не бойтесь, только украдкой… чуть-чуть.
В городе странный запах, горьковатый и теплый, пахнет хвоей. Тихо падает снег, бесшумный, мягкий. А когда попадает в свет фонаря – блестит. Кружится, кружится по всему городу, заметает следы, тает на губах.
И с души будто все слетело…
Ничто ее не гнетет, все как-то легко. Освободиться от прошлого и от боли. Дело в том, что, если постараться, именно в Новый год можно понять. Все видится сквозь снег искристо и затаенно. Разве это не чудо, что он летит кругом, чтобы нам с вами в эту ночь что-то открылось?
Взгляните, мой друг, как странно, как страстно желто-зеленым горят огни. Вон – красные занавески, там звон бокалов… Как горят огни.
Вы слышите тревожные гудки в проводах, а вон там, да нет, выше, где-то под обледеневшими ветками деревьев, между крышами отдаются удары… Время, думаете?
Давайте руку, не бойтесь.
За каждой дверью чудо, за каждой стеной жизнь, за каждым окном свет.
И где-то на улице в черном морозном воздухе гулко отстукивает удары человеческое сердце.
Скрипит снег под ногами, за стеклом вагонов разноцветные фонари. Во всех окнах с болью и радостью мерцают елки. Они подводят итоги, беспощадно и мудро, прощают. Игрушечный дед Мороз еще принесет мешок счастья. Причудливы тени от веток на потолке. Морозен вкус поцелуя. Новогодняя ночь свершается.
Синие тени бродят между сугробами. Снег затаенно блестит. И в его блеске все становится ясно. Отодвиньте полог, чуть-чуть, осторожно.
Тонкие нити настоящего сплетаются в будущее.
Тихо зазвенели шары.
Новый год многое знает.
В этот час слышно биение времени.
И летящий снег – неспроста.
Это час подведения итогов – кого вспомнят сейчас, когда поднимут бокалы?
Если вы внимательно вглядитесь в этот летящий снег, то вы увидите, что это и листы бумаги, они летят, летят, белые, до земли – и вот их нет… И вся злоба, обида – вот их нет. И тихо и спокойно всплывает что-то светлое. Снег оставляет только истинное.
Час расплаты и веры.
Скоро двенадцать.
Поднимем бокалы.
Самый истинный час— это Новый год.
Что тогда происходит?
Тихо, слышите.
Часы бьют.
Отодвиньте голубую портьеру будущего.
Тихий ясный свет заструится.
Слышите, в этот час часы раздают бессмертье.
С новым годом,
С новым веком,
С новым тысячелетием.
Услышишь ли ты меня, друг мой, далекий друг мой, что будешь жить в новом тысячелетии?
Друг мой, дальний друг мой,
это все для тебя.
И боль наша.
И все.
Она смотрела на гору Гюхту и шептала:
Кто-то строит пирамиды
и высокие храмы,
мне же нужно только
твое понимание.
И века пройдут.
И тысяча лет…
Друг мой, неизвестный друг мой, ты слышишь меня?
Какая у тебя улыбка, и какой смех? мне бы хотелось увидеть.
И сквозь века, и тысячелетия.
И век пройдет, и еще век.
И тысячи лет.
Когда ты услышишь?
Ты слышишь?
Она стояла на ступенях дороги процессий и смотрела на святую гору Гюхту. Потом тихо пошла от дворца в голубом платье. Золотые серьги чуть звенели. Приложила руку ко лбу, села на камень, склонив голову, и не удивилась, когда жрец подошел, сел рядом. До них донеслись крики.
– Что это?
– Старуха ткачиха проклинает тех воинов, что увели ее дочь.
– Их смех и наши проклятья, не знаю, что страшнее.
Жрец кивнул:
– Проклятье может убить человека, его детей, внуков, разрушить города.
– Но не спасти. Торгуются и проклинают – другого теперь не услышишь. Но странно. Спасибо тебе. Я вдруг вспомнила. И еще, я видела ее и дитя.
– Кого?
– Я не знаю. В ее глазах другая любовь, не такая, как у нас и в Египте. Этот странный взгляд. Я бы могла ему научиться, если б мир не погиб.
Она протянула руку туда, где за деревьями раздавались крики.
– Слышишь. Велика сила проклятия! Накопившись в людской крови и в гневе богов, разве может оно остановить разрушенье?
Жрец горько прошептал:
– Люди верят в силу проклятья. Черное слово разрывает воздух, его чистоту и прозрачность, таится, а когда придет его время, взрывается.
– Жрец, я хочу послать благословенье.
Она заглянула ему в глаза.
– Я, неудавшаяся пророчица после гибели мира. Как ты думаешь, они когда-нибудь услышат, те, кто будут жить после?
Он покачал головой.
– Мне неведомо. Но тебе пора узнать то, что нам давно рассказали звезды еще перед твоим отъездом в Египет – тебе откроется тайна. Но как? Ты одна на этом пути.
– Одна…
Я звала кого-то, но кого, я не знаю, так далеко и так долго… Может ли слабый голос прорваться сквозь тьму? Кто меня слышит? Люди стали бояться речей. Мы таимся в горах и даже ко дворцу приходим украдкой. Тебе сюда тоже лучше не спускаться. Ты ведь сам учил меня быть осторожней. Остерегайся их воинов. Я видела их глаза, я чувствую: кто-то из них молится неизвестному мне богу разрушенья, и он нам враг.
На изможденном лице жреца появилась слабая улыбка, дрожавшая в уголках губ.
– Может быть, есть где-то у нас и друзья.
– Среди пепла и тьмы? Где найти их
– Нас кто-то помнит в дальнем краю. И даже ищет. Недавно приплыл на корабле купец, у него еще покупала бусы Игрунья. Ты его, думаю, забыла, но помнишь, наверное, советника царя, их жреца, он мудр, хоть и варвар. Тебе нравилось разговаривать с ним еще перед отъездом в Египет, когда их царь был лишь храбрым юношей, победившим быка.
– То было давно.
– Так вот, тот мудрец по имени Нестор8 прислал мне с купцом перстень, и перстень мне помогает, когда я его показываю, ахейские воины не мешают мне проходить, куда хочу. А купец долго искал нас, даже ездил в разрушенный Фестос.
– Видишь, лишь перстень прислал, но сам не приехал. Все это так далеко. К нам только купцы приезжают. Чтобы грабить или скупать награбленное другими. Разве ты веришь им?
– Купец много рассказывал про мудреца Нестора. Тот помнит тебя, твое голубое платье.
